Марид Одран

— Все равно, — предостерегающе подняв палец, сказала мать, — берегись ее. У нее теперь свои планы. Пожар — ее рук дело.

— Да, ж так думаю.

Ты знаешь что-нибудь о модди Абу Адиля? О его теперешнем модди?

— Да. Этот сукин сын Умар мне все рассказал. Я мог бы заполучить его на несколько минут.

Она глубокомысленно пожевала губами.

— Может быть, я для тебя могу что-нибудь сделать? Из нашей беседы я почерпнул немало важного для себя. Она, можно сказать, ответила на все мои вопросы.

— Ладно, мама, все это — пустяки, — постарался я успокоить ее.

Она опять заплакала.

— Я так виновата, Марид. Виновата во всем, что наделала, и еще в том, что была тебе плохой матерью.

О Боже, где мне было взять силы, чтобы перенести этот приступ раскаяния?

— Мне тоже очень жаль, мама, что я никогда не оказывал тебе должного уважения, — пробормотал я, удивляясь тому, что слова мои были совершенно искренними.

— Уважения, которого я никогда и не заслуживала.

Я замахал руками.

— Давай не будем выяснять, кто виноват больше. Помиримся — и все.

— Быть может, мы сможем начать новую жизнь? — робко предположила она.

В чем лично я сильно сомневался. Трудно начинать все заново после всего, что произошло между нами. Но я должен был дать ей такую возможность.

— Я готов, — откликнулся я. — Ты же знаешь, я не люблю вспоминать прошлое.

Она криво улыбнулась:

— Мне нравится жить у Папочки вместе с тобой, мой мальчик. Временами мне кажется, что я больше не вернусь в Алжир и… ну, ты понимаешь…

Я глубоко вздохнул.

— Мама, я обещаю тебе, — произнес я, — что ты никогда не вернешься к старой жизни. С сегодняшнего дня о тебе будет заботится твой сын.

Она встала и направилась ко мне с распростертыми объятиями, но я пока еще не был готов к проявлению сыновних чувств. У меня вообще с этим проблемы: я всегда был очень сдержан. Конечно, я позволил ей поцеловать меня в щеку и обнять. При этом она что-то пробормотала. Я слегка похлопал ее по спине. Это все, на что я был способен. После этого Эйнджел Монро снова села на свое место.

Она вздохнула:

— Я очень счастлива, Марид. Я не заслужила такого счастья. Мне не надо ничего, кроме обыкновенной, нормальной жизни.

Что бы ей стоило сказать мне об этом раньше?

— И чем бы ты хотела заниматься? — спросил я. Мать нахмурилась.

— Я даже не знаю. Чем-нибудь полезным. Каким-нибудь настоящим делом.

Я представил себе Эйнджел Монро в должности больничной разносчицы передач и немедленно отогнал это нелепое видение.

— Абу Адиль пригласил тебя в город шпионить за Палочкой, да?

— Да, я была полной идиоткой, поверив ему.

— И в каких же отношениях вы расстались? А шпионить за ним в нашу пользу тебе не будет в тягость?

— Я дала ему понять, что его идея мне не по душе, — задумчиво произнесла она. — Если я сейчас вернусь к нему, он может не поверить в мое раскаяние. А может, и поверит. У него большое самомнение. Все мужчины таковы: думают, что женщины ради них готовы броситься в огонь. Наверно, я смогу убедить его. — Она хитро улыбнулась. — Ведь я была хорошей актрисой. Халид даже говорил, что очень хорошей.

Я вспомнил Халида — он был ее сутенером.

— Я подумаю об этом, мама. Не хочу втягивать тебя в опасную игру, но мне хотелось бы иметь оружие, о котором не знает Абу Адиль.

— Во всяком случае, я многим обязана Папочке. Я должна расплатиться с Абу Адилем за то, что он так обошелся со мной, и отблагодарить Папочку за его доброту. К тому же он приютил меня под своим кровом…

Я был не настолько безумен, чтобы дать ей возможность принять участие в развитии событий, но для меня она могла стать незаменимым источником информации.

— Мам, — как бы между прочим спросил я, — ты не знаешь, что означают буквы «АЛ.М»?

— «А.Л.М.»? Понятия не имею. «Ассоциация льняных моделей»? Это профсоюз жуликов, но я даже не знаю, есть ли у них отделение в нашем городе.

— Не ломай голову. А «Дело Феникса» что-нибудь говорит тебе?

Она вздрогнула едва заметно.

— Нет, — выдавила она, — я никогда об этом не слышала.

Однако что-то в ее голосе убедило меня в обратном. Что же скрывала она на этот раз? Оптимизм, внушенный мне предшествующим разговором, иссяк, и я засомневался, в какой мере могу доверять ей. Сейчас еще не пришло время заниматься «Делом Феникса», но когда я выйду из больницы, час истины наконец пробьет.

— Мам, — пробормотал я сквозь зевоту, — кажется, я засыпаю.

— Ну, тогда я пошла, мальчик мой. — Она встала и засуетилась вокруг меня, поправляя простыни. — Я оставлю тебе верблюжье молоко.

— Чудесно!

Она наклонилась и снова поцеловала меня.

— Приду завтра. А сейчас я навешу Папочку.

— Передай ему привет и скажи, что я молюсь о его здоровье.

Мать направилась к выходу, в дверях обернулась и помахала рукой. После чего исчезла окончательно.

Едва она ушла, в голове моей промелькнула мысль, внезапная, как озарение: ведь единственным человеком, знавшим о том, что я поехал в Алжир навестить мать, был Саид Халф-Хадж. Это он познакомил мамочку с Реда Абу Адилем. Это он привез ее в город шпионить за Папочкой и мной. Саид, вне всяких сомнений, работал на Абу Адиля. Он продал меня с потрохами.