Мария

Мария была уверена, что никогда не покинет Тифлис, ибо не сможет жить без серных бань. Их сказочные оранжево-коричневые купола околдовали её ещё в детстве. Утопленные в землю, они казались ей ни чем иным, как пристанищем джинов. Запах сероводорода, от которого морщились приезжие, стал для неё волшебным, а нагие женщины, размеренно двигавшиеся в лёгком мареве, представлялись ей призраками.

Мама привела Марию в это чарующее подземелье ещё ребёнком, и когда окликала её, мол, пора уходить, девочка делала вид, что не слышит. Закрыв глаза, она продолжала нежиться в этом чудесном, бьющим из-под земли горячем источнике, называвшемся по-грузински «тбилисо».

Татьяна показала на статую.

– Скажи, Мара, я полнее её?

Мария незамедлительно ответила:

– Нет.

– А друзья говорят, что мне надо худеть.

– Не надо. Ты же не собираешься быть демонстратором одежды.

– Я выхожу на сцену в самом артистическом месте Петербурга, и место это называется «Бродячая собака».

– Не слышала, но догадываюсь, к чему ты клонишь. Тебе нужен наряд, от которого все ахнут.

– Мара! Там ахают не от нарядов, там ахают от стихов! И лучшим нарядом признали бы костюм Евы.

Мария усмехнулась.

– Тогда ничем помочь не смогу. Правда, у меня есть знакомый медик, он может подсказать тебе, как правильно питаться.

Татьяна шлёпнула по воде ладонью.

– А говоришь, я не толстая!

– Скажу честно, есть одна лишняя складочка. И подожди, вы там голые, что ли?

Татьяна рассмеялась.

– Нет, конечно, за всё время обнажились только две прелестнейшие женщины.

– Лёгкого поведения?

– Здравствуйте, пожалуйте. Одной была ни кто иная, как Карсавина.

– Тамара Карсавина?! Балерина?

– Да, собственной персоной.

– И что, она вот так взяла и разделалась?

– Не «вот так». В тот вечер её чествовали как европейскую знаменитость. И обстановка была соответствующая. Наш художник Серёжа Судейкин оформил зал в древнегреческом стиле. Представь: зеркала, канделябры, амуры, гирлянды живых цветов. Выходит Карсавина, вся в белых розах, и танцует на голубом ковре, олицетворяя Афродиту. Потом розы падают, – Татьяна хитро улыбнулась. – Но остаётся одна – в виде фигового листочка.

Улыбнулась и Мария.

– Это уже не Афродита, это Ева.

– Какая разница, Мара! Главное в другом. Карсавина своим танцем продемонстрировала рождение любви.

– Ради Бога.

– Нет, это было очаровательно.

– Да я не спорю. Скажи только, – в голосе Марии появился шутливый тон, – второй прелестнейшей женщиной была не Айседора Дункан?

– Мара, Мара, ты хочешь сказать, что Айседора прелестнейшая женщина.

– Выглядит великолепно. Мы со Степаном видели её в Гранд-опера в Париже.

– С какого ряда?

– Сидели в середине партера.

– Вот! А я видела Айседору в прошлом году у нас в Петербурге. Видела, как тебя сейчас. И, поверь, никакого сравнения с нашей Оленькой Глебовой.

Мария перебила.

– Причём здесь ваша Оленька? Она кто?

– Актриса и танцовщица. Её называют волшебной феей Петербурга.

– Называют, и что?

– Ах, да, извини. Оленька и есть вторая прелестнейшая женщина, которая танцевала нагой. Когда я вижу её в очередном сногсшибательном платье, всегда вспоминаю тебя.

– Сногсшибательные – это какие?

– Сшиты по рисункам мужа Ольги, Серёжи Судейкина – его я уже вспоминала. Художник от Бога. Кстати, именно он расписал «Бродячую собаку».

– Что могу сказать: жене повезло с мужем, а мужу – с женой.

Татьяна вскрикнула.

– Ой! Там такие страсти!

– Представляю.

– Не представляешь! – в глазах Татьяны отразилось пламя свечей, и создалось впечатление, что вспыхнули сами зрачки. – Открою секрет Полишинеля. У Ольги был любовник, поэт Сева Князев. Но поэтов много, а этот гусар, да красавчик! Когда Севу призвали в полк, он вскоре застрелился.

– Почему?

– Не выдержал разлуки с любимой.

– А вернуться мог?

– Ой, Мара, что за вопрос, об этом никто не спрашивает.

– Скажи, раз Ольга имеет такие броские платья, зачем ей представать ещё и в костюме Евы?

Глаза Татьяны продолжали гореть.

– Если честно, Ольга танцевала в прозрачной тунике, но под ней, да, ничего не было. Однако туника как раз и придавала шик. А ещё красные сапожки. Ольга, танцуя, стучала ими по зеркалу, а танец она исполняла из «Пляски козлоногих» композитора Ильи Саца.

– Извини, Саца не знаю.

– Это ты меня извини, – Татьяна прижала руки к груди, – бросаюсь именами. Но не о Саце речь, танец был потрясающим! Сходили с ума не только мужчины, но и женщины. Я видела восхищённое лицо Анны Ахматовой, – Татьяна прикусила язык. – Знаешь такую?

– Об Ахматовой слышала, модная поэтесса. Но стихов её не читала.

– Ахматова написала стих об этом танце! Прочесть?

– Прочти.

Татьяна выпрямилась в бассейне.

– «Как копытца, топочут сапожки, / Как бубенчик, звенят сережки, / В бледных локонах злые рожки, / Окаянной пляской пьяна, / Словно с вазы чернофигурной / Прибежала к волне лазурной / Так парадно обнажена».

– «Парадно обнажена» – хорошо сказано.

Татьяна согласно кивнула.

– Вообще Ахматова редко проявляет эмоции, обычное её состояние – отрешённость. Сидит у камина, попивает кофе и курит тонкую папироску в длинном мундштуке. Царица! И с царицы не сводят глаз поклонники её таланта.

– Завидуешь?