Мария Антуанетта

Почему за четыре года королева не забыла молодого шведа? Потому, что, по словам герцога де Леви, «лицо и внешность его напоминали героя романа, но романа не французского, ибо для французского у него не хватало живости и задора»? Потому, что он был настолько красив, что «у каждой женщины, которую он встречал на своем пути, начинало сильнее биться сердце»? И то и другое, а главное — сердце королевы не могло вечно оставаться незанятым. Наделенная сильными глубокими чувствами, возвышавшими ее над камарильей мелочных фаворитов, инстинктивно ощущая, что не она, а ее положение бросает к ее ногам всех этих лозенов, безанвалей и куаньи, в холодном красавце-шведе она разглядела родственную душу, благородную и возвышенную. И не смогла пройти мимо красавца, «слегка застенчивого с людьми незнакомыми, не обладающего ни остроумием, ни красноречием, однако умевшего быть искренним, чутким и преданным». Ведь именно искренности, чуткости и преданности ей так не хватало среди окружавших ее царедворцев!

«Королева, самая милая и любезная из всех, кого я только знаю, настолько ко мне добра, что нередко спрашивает обо мне; она спросила Кройца, почему я не прихожу на воскресную игру, и, узнав, что однажды я приходил, но игры не было, даже сделала попытку извиниться», — писал Ферзен отцу. Каждый раз, когда он принимал приглашение королевы, она непременно находила предлог заговорить с ним, что тотчас отметили в окружении ее величества. Мария Антуанетта жаловала своим вниманием далеко не всех приглашенных. «Ее доброта вызвала ревность молодых придворных, которые не могут понять, почему к иностранцу относятся лучше, чем к ним», — отмечал Ферзен. Когда осенью после непродолжительной отлучки он вернулся в Версаль, его встретили еще более приветливо, о чем он и написал отцу: «Королева по-прежнему обращается со мной очень любезно, я часто прихожу к ней на игру, и каждый раз она говорит со мной исключительно учтиво. Когда ей рассказали о моем военном обмундировании, она изъявила желание увидеть меня в нем и во вторник пригласила не ко двору, как обычно, а к себе лично; это самая любезная государыня из всех, кого я знаю». Яркая шведская военная форма: голубой мундир, белый жилет, облегающие замшевые штаны-кюлоты, шелковые чулки, венгерские башмаки, позолоченный пояс, шпага со сверкающим эфесом и черный кивер, гордо украшенный султаном из белых и желтых перьев, произвели впечатление, заставив весь Версаль говорить о ее обладателе. Какие чувства при этом испытывала королева? По словам графини де Буань, «королева любезничала с ним, как с любым другим иностранцем, ибо они были нынче в моде». С одной стороны, в это время королева была на восьмом месяце беременности, и есть основания полагать, что мысли ее занимал будущий ребенок. С другой стороны, в ожидании материнства она стала еще прекраснее, и, пока ребенок не появился на свет, сердце ее снедала пустота. Все шаги, направленные на сближение с Ферзеном — приглашения, ни к чему не обязывающие беседы, — исходили от Марии Антуанетты. Когда же королева оправилась после родов, Ферзена стали видеть в ее обществе еще чаще. Близкие друзья королевы (иначе говоря, окружение Полиньяк) сначала встревожились, но, поразмыслив, пришли к выводу, что иностранный возлюбленный обойдется ей значительно дешевле, да и опасностей меньше, а посему их положению эта «дальняя любовь» нисколько не угрожает. Тем более что, судя по многочисленной челяди, особняку на улице Матиньон, приобретенному за 150 тысяч ливров, и шести верховым лошадям, о которых пишет Альмера, сей иностранец оказался отнюдь не бедным.