Мария Антуанетта

Пишут, что после отъезда Ферзена Мария Антуанетта, обычно интересовавшаяся политическими событиями исключительно в связи с просьбами матери или брата, стала следить за военными действиями между Англией и Францией. «…Я не могу найти слов, чтобы выразить моей дорогой матушке всю свою признательность за те два письма, где вы по доброте своей обещаете предпринять все усилия, чтобы обеспечить нам мир[13]. Мир этот станет для меня самым большим счастьем, его больше всего жаждет мое сердце. <…> Когда наши флоты, французский и испанский, соединились, мы получили значительное превосходство. Сейчас они в Ламанше, и я не могу без содрогания думать о том, что их ожидает. Стоит мне только вспомнить, что приближается сентябрь, когда море становится неспокойным, я прихожу в ужас», — писала королева матери в августе, когда Ферзен, находясь в проливе на одном из французских кораблей, готовился в составе французского десанта высадиться на английское побережье (от этого плана пришлось отказаться). «Мы отказались от поездки в Фонтенбло из-за больших расходов на войну <…> Наш флот не смог догнать англичан <…> на кораблях началась эпидемия, от которой мы понесли большие людские потери. В Бретани и Нормандии свирепствует дизентерия, наносящая урон также наземным войскам, готовым к погрузке на корабли…» — писала королева в октябре 1779 года и, тревожась за Ферзена, мечтала вернуть его. В начале 1780 года мечта ее сбылась: так как из-за эпидемии его соединение не смогло покинуть Гавр, граф прибыл в Париж. Но там он быстро добился назначения адъютантом к генералу Рошамбо и вместе с французским экспедиционным корпусом наконец отбыл в Новый Свет. Сумели ли влюбленные увидеться за это короткое время? Источники определенного ответа не дают.

* * *

После родов у королевы испортились волосы, и она велела Леонару придумать ей новую прическу. Изобретательный куафер придумал: поднял волосы надо лбом, завил в кудри и откинул назад, присыпав естественного цвета пудрой. Прическа получила название «детской». Под стать прическе сделали и простые широкополые шляпки из соломки, и простенькие «детские» платья (долой корсет!) из муслина, перкали и иных легких тканей, с кушаком вместо пояса — Бертен нашила их более полутора сотен. С рождением дочери королева стала совершать меньше прогулок, редко выезжала, а вскоре и вовсе прекратила ездить верхом, и по нескольку раз в день заходила к дочери. Возможно, прекращение прогулок верхом было связано с выкидышем, ибо, по словам мадам Кампан, оправившись после рождения Мадам Руаяль, королева вновь забеременела, но однажды, садясь в карету, резко потянулась, чтобы открыть окно, поранилась, и у нее случился выкидыш. И король, и преданная фрейлина постарались сохранить несчастье в секрете, но без особого успеха.

После рождения ребенка Мария Антуанетта все больше времени проводила в «своем царстве» — в Трианоне, где, исповедуя простоту в духе Руссо, не только вводила в моду легкие платья пастельных расцветок, но и простоту нравов, окончательно похоронив не только его величество Этикет, но и благопристойные манеры. Когда королева входила в комнату, никто не считал нужным ни встать, ни поклониться ей, ни даже прервать разговор. При ней рассказывали скабрёзные анекдоты, могли возражать ей, прерывать ее. К «трианонской простоте нравов» относились по-разному Мадам Кампан писала вполне элегически: «Когда королева входила к себе в гостиную, никто из дам не прерывал ни музицирование, ни вышивание, мужчины продолжали играть в бильярд или в триктрак». Придворная дама Мадам Елизавета весьма нелицеприятно высказывалась о трианонском окружении королевы: «Это знаменитое общество состоит из дурных людей, высокомерных и злоязыких. Они считают, что созданы для того, чтобы осуждать всех остальных… Они боятся, как бы кто-нибудь еще не втерся в доверие к королеве, и поэтому никогда никого не хвалят, зато вволю над всеми насмехаются». Но, если не считать графа д'Артуа, общество, о котором писали, окружало не столько королеву, сколько ее дорогую подругу Полиньяк, которая никогда и ни в чем не отказывала своим друзьям. А королева ни в чем не отказывала своей дорогой Иоланде — ведь та с самого начала ничего не просила для себя. В день их знакомства она, меланхолично взглянув на королеву, сказала, что постоянно жить при дворе у нее не хватит средств; услышав это, королева устыдилась и с тех пор делала все, чтобы подруга не чувствовала между ними разницы. Она поднимала Полиньяк до себя, а Полиньяк подминала ее под себя.