Мария Башкирцева

Это написано всего через два дня после прогулки на лошадях, когда Антонелли спас Марию от падения или, как ей кажется, от неминуемой смерти. Она действительно предельно откровенна, непозволительно откровенна по тем временам.

Мария пишет о том, как Пьетро поцеловал ее в щеку, и щека горела, а сама она покраснела от гнева, ведь она была осквернена, поскольку поцеловал ее не муж. Может случиться так, что они не поженятся, а значит, поцеловал ее посторонний мужчина. Совсем недавно она с уверенностью писала в дневнике, что не даст поцелуя никому, кроме мужа, и вот случилось, с ее точки зрения, падение. Она не рассказала матери о поцелуе в щеку, и мать вычеркнула упоминание об этом из дневника, вписав фразу, что Мария рассказывает матери все. Конечно, она хотела сделать как лучше, как приличнее, как положено. Ее можно понять и даже простить.

Мать вычеркнула и фразу о том, что Мария колеблется между двумя мужчинами, потому что кроме Пьетро она, вероятно, все же думает о герцоге Клемене Торлония. «Бедный Пьетро – не то чтоб я ничего не чувствовала к нему, напротив, но я не могу согласиться быть его женой. Богатства, виллы, музеи всех этих Рисполи, Дориа, Торлония, Боргезе, Чиара постоянно давили бы на меня. Я, прежде всего, честолюбива и тщеславна. Приходится сказать, что такое создание любят только потому, что хорошенько не знают его! Если бы его знали, это создание… О, полно! Его все-таки любили бы. Честолюбие – благородная страсть. И почему это именно А. вместо кого-нибудь другого?»

Был в Башкирцевой какой-то снобизм, который проявляется, например, в такой записи: «Вторник, 14 марта. Кажется, я обещала Пьетро опять ехать кататься верхом. Мы встретили его в цветном платье и маленькой шапочке; бедняжка ехал на извозчике.

– Почему вы не попросите лошадей у вашего отца? – говорю я ему.

– Я просил, но если бы вы знали, до чего все А. суровы. Мне было неприятно видеть его в этом жалком извозчичьем экипаже».

Вот так, господа, надо соответствовать! А то что же получается: любимый – ив «жалком извозчичьем экипаже»! Все должно быть или по высшему классу, или никак!

Но Пьетро Антонелли вел себя как и положено влюбленному – сумбурно, настойчиво, безрассудно, о чем свидетельствует диалог из дневника:

«– Я так люблю вас, – сказал он, – что готов Бог знает что сделать для вас. Скажите, чтобы я выстрелил в себя из револьвера, я сейчас сделаю это.

– А что бы сказала ваша мать?

– Мать моя плакала бы, а братья мои сказали бы: «Вот нас стало двое, вместо троих».

– Это бесполезно, я не хочу подобного доказательства.

– Ну, так чего же вы хотите? Скажите! Хотите, чтобы я бросился из этого окна вон в тот бассейн?

Он бросился к окну, я удержала его за руку, и он не хотел больше выпускать ее.

– Нет, – сказал он, глотая, как кажется, слезы. – Я теперь спокоен: но была минута… Господи! Не доводите меня до такого безумия, отвечайте мне, скажите что-нибудь.

– Все это – глупости.

– Да, может быть, глупости молодости. Но я не думаю: никогда я не чувствовал того, что сегодня, теперь, здесь. Я думал, что с ума сошел.

– Через месяц я уеду, и все будет забыто.

– Я поеду за вами повсюду.

– Вам не позволят.

– Кто же мне может помешать? – воскликнул он, бросаясь ко мне.

– Вы слишком молоды, – говорю я, переходя от Мендельсона к ноктюрну, более нежному и более глубокому.

– Женимся. Перед нами такое прекрасное будущее.

– Да, если бы я захотела его!

– Вот те на! Конечно, вы хотите! – Он приходил все в больший и больший восторг; я не двигалась, даже не менялась в лице.

– Хорошо, – говорю я, – предположим, что я выйду за вас замуж, а через два года вы меня разлюбите. – Он задыхался.

– Нет, к чему эти мысли?

И, захлебываясь, со слезами на глазах, он упал к моим коленям.

Я отодвинулась, вспыхнув от досады. О, спасительный рояль!

– У вас должен быть такой добрый характер, – сказал он.

– Еще бы! Иначе я бы уже давно прогнала вас, – ответила я, отворачиваясь со смехом.

Потом я встала, спокойная и удовлетворенная, и отправилась выполнить долг любезности с другими».

Это снова все весьма литературно. Любовная игра продолжается, в итоге, запутавшись, Мария записывает в дневник, что совершенно ничего не понимает: «Я люблю – и не люблю». Она уже почти готова отказаться от мысли стать женой Пьетро Антонелли, но тут в их семье появляется барон Висконти, который долго наедине разговаривает с ее матерью.

Потом мать пересказала содержание их беседы. Не секрет, что Висконти был близок к семье Антонелли и выполнял их поручение. Вероятно, догадавшись, что сын серьезно влюблен, родители решили прощупать обстановку, хотя сам Пьетро ничего родителям не говорил. Визит барона ни к чему не обязывал, разговоры его не носили конкретного характера, хотя обе стороны прекрасно понимали, о чем идет речь. Висконти выяснял, где мадам Башкирцева хочет выдать свою дочь замуж – здесь или в России. Мадам Башкирцева предпочитала выдать ее замуж за границей, поскольку Мария выросла и была воспитана здесь, а значит, и будет здесь счастливей.