Мария и Вера

В поход мы пошли, но нескоро. Почти одновременно мы женились, у нас родились дети, которых мы друг у друга крестили; породнившись и став кумовьями, мы стали таскать их с собой в походы и учить их ловить рыбу, и радовались больше, чем когда ловили сами, глядя, как они вытаскивают из воды окуней и плотву. У нас всегда теперь в лодке лежал подсачек, но никто из них никогда не поймал на удочку сига.

Но я, может быть, и вовсе не вспомнил бы эту историю, если б однажды Пашка не велел мне прочесть книгу Пришвина «За волшебным колобком». Долго я продирался сквозь нудные описания природы, не понимая, зачем мне все это нужно, но Павлик упрямо твердил:

— Читай.

И я послушно читал, пока не наткнулся на странный эпизод. Сто лет назад, путешествуя по Карелии, Пришвин увидел, как один из лопарей вытащил на крючок большую серебристую рыбину и тотчас в страхе отпустил ее.

«— Это сиг, — говорит он и тускнеет. — Сиг не может на крючок пойматься, сигов сетью ловят. Отец мой тоже поймал так сига и потонул. А за ним и мать…

— Потонула?

— Нет, Божьей смертью померла».

Вот и Иван Иванович, русский учитель из города Душанбе, поймал на удочку сига…

Печаль

Среди ночи Митя проснулся, и ему стало страшно. Раньше, когда он просыпался по ночам, то ничего не боялся, просто лежал и смотрел бездумно и тихо, поджидая сон, а если уставал, начинал плакать, и к нему приходила мать, садилась около кроватки, он засыпал и сквозь дрему слышал: «Какой у меня спокойный сын». Теперь же впервые он почувствовал, что вокруг него ночь, и знакомые предметы, его окружавшие, показались ему чужими. Он закрыл глаза, но ему стало еще страшнее, он снова открыл их и лежал, боясь пошевелиться и каким-нибудь движением выдать свое присутствие в комнате. Ему хотелось поскорее заснуть и спрятаться от ночи, но сон не приходил, и тогда Митя тихо-тихо не заплакал, а жалобно, по-щенячьи заскулил. В соседней комнате проснулась мать и сонно спросила: «Что с тобой, Митя?», и, услышав ее голос, ребенок заплакал еще громче.

Мать встала и подошла к нему.

— У тебя что-нибудь болит? — спросила она.

Митя покачал головой.

— А что?

— Я хочу к тебе, — жалобно сказал он.

— Но ты же большой мальчик, Митя, — сказала она ласково, — не бойся, сыночка, засыпай. Я рядом.

Она посидела еще немного около его кровати и тихо вышла.

Митя снова остался один, но теперь он больше не плакал, а слушал за стеной дыхание родителей и смотрел прямо перед собой, пока глаза его не закрылись и он не уснул.

Наутро он ничего не помнил, шалил, тискал кошку, потом ходил с отцом на мульфильмы, катался на санках и прибежал домой, когда смеркалось, краснощекий, возбужденный. Но чем ближе было время сна, тем беспокойнее становился ребенок, плохо ужинал, упрямился и не хотел идти спать.

— Ты не заболел, Митя? — спросила мать, и Митя кивнул, чтобы хоть как-то оттянуть время, когда снова окажется один в темной комнате. Мите поставили градусник, холодный комочек под мышкой, он лежал, повернув голову, а мать сидела около стола и пришивала пуговицы к рубашке.

На ней было просторное домашнее платье, которое она стала носить недавно, и под ним — большой округлый живот. Она осторожно ходила по квартире и держала руки перед животом, точно оберегая его, и от этого казалась Мите незнакомой.

Мать вынула градусник и, наклонив его к свету, проговорила:

— Вроде нормальная. Ты просто сегодня перегулял. Спи, Митенька.

Голос ее прозвучал неуверенно, и Митиным глазам стало вдруг горячо, но он еще крепился, потому что был большим мальчиком. Но когда мать встала и потянулась к настольной лампе, Митя не смог дальше сдерживаться и заплакал.

— Да что с тобой? — сказала она в недоумении. — Никогда не боялся, и вдруг… Ну хорошо, я не буду тушить свет, хочешь?

— Хочу, — сказал Митя, хотя ему было стыдно в этом признаваться.

Мать вышла, а Митя повернулся лицом к лампе, чтобы лучше видеть ее свет. Над лампой в полумраке спускались длинные, гибкие ветви традесканции, а под нею стояло несколько солдатиков. Они отбрасывали на стену большие нечеткие тени и тихо переговаривались друг с другом. Через десять минут мать вошла в комнату к Мите — он спал, разметавшись во сне, и дышал легко и ровно.

Она поправила одеяло, осторожно прикоснулась губами к его лбу, выключила свет и вернулась на кухню к мужу.

— Я думала, он уже вырос, а он, оказывается, боится темноты, — сказала она, смеясь.

— Заснул?

— Спит.

Но среди ночи ребенок проснулся, и теперь ему стало еще страшнее, чем в предыдущую ночь. Теперь он знал этот страх, всю его мучительность, слабый отблеск фонаря на полированной дверце шкафа, колыхание занавески, журчание воды в туалете, горячую подушку и гулкое пространство вокруг кровати. И к этому страху стало примешиваться чувство все более определенное, словно какое-то существо находилось в комнате.