Мария Каллас

Не подав вида, что это ее задело, певица продолжала петь, вплоть до обращенного к Ясону возгласа: "Crudel!" За этим возгласом следовали Два оркестровых аккорда форте, после них еще раз возглас "Crudel!". В памяти дирижера Томаса Шипперса неизгладимым воспоминанием запечатлелось все, что произошло далее: после первого возгласа Мария Каллас прекратила петь и в полной тишине, звенящей от напряжения, устреми ла в публику взгляд, долгий и неумолимый, словно хотела запечатлеть каждого зрителя в отдельности. "Ну, смотрите на меня это моя сцена и останется моей столько, сколько я захочу. Ести вы сейчас ненавидите меня, я ненавижу вас гораздо сильнее!" Именно так ощутил ее жест Шипперс. После этого она спела второе "Crudel!", выплеснула его прямо в зал, в его тишину с едкой резкостью. Затем, пропев: "Я все тебе отдала", она погрозила кулаком враждебной галерке. Шипперс вспоминает, что никогда еще за все годы своей театральной деятельности не видел такого ни с чем не сравнимого жеста, никогда не встречал подобного проявления мужества, и в публике не нашлось никого, кто осмелился бы подать голос протеста.

20 декабря, читаем мы у Арианны Стасинопулос, накануне третьего представления "Медеи", ей сделали операцию придаточных полостей носа, и она пела, превозмогая мучительную боль. Затем она уехала в Монте-Карло, где вместе с Онассисом, который в очередной раз не оправдал ее надежд на замужество и семейную жизнь, встретила Рождество и наступление нового 1962 года. Судя по всему, именно в это время у нее зародилась мысль, что, сбежав из иллюзорного мира оперы, она попала не в реальный мир, а в его суррогат не лучшего качества и что ей нечего искать в этом мире высоколобой элиты. Она рассталась с этим миром, едва поняла, что Онассис покинул ее.

Год 1962 выдался небогатым на всякого рода предложения. Она дала лишь несколько концертов и два представления "Медеи" в Милане (23 мая и 3 июня). Обращает на себя внимание, с какой элегантной вежливостью Джон Уоррек писал в "Опере о лондонском концерте: "Быть может, такое концертирование является отныне новой визитной карточкой мадам Каллас. На ней уже не удастся прочесть: "Prima soprano assoluta; все роли освоены, соперники устранены, дирекция поставлена на место"; перед нами предстает совершенно иная, более кроткая актриса, более тонкий художник, ее голос меняется с перемеио темперамента и находит свой верный тон — уже не на таком высоком гравитационном поле. Ее Золушка в финале выражала не ликуюшую, бьющую через край радость, а робкое приятие счастья: пассажи и скачки уже не извергались таким буйным каскадом, а являлись своего рода отточенным музыкальным воркованием,

при этом звуки были слегка сглажены по типу глиссандо. А неожиданно раздавшийся в завершение пронзительный крик показал, с каким тщанием подходила она к произведению; точно так же красивому мягкому звучанию "О mia regina" арии Эболи предшествует мощный дребезжащий звук..." "Таймс" же без лишних церемоний писала, что "теперь ее голос звучит вполне безобразно". Прежде всего ей пеняли на то, что концерт прошел в "недостойной певицы атмосфере, с освещением, приличествующим какому-нибудь поп-шоу".

В Германии певица выступала довольно редко; в 1955 году в Берлине она пела "Лючию" под управлением Герберта фон Караяна, в 1957 - исполняла "Сомнамбулу" в Кёльне, в 1959 — дала два концерта в Гамбурге и Штутгарте. Когда в 1962 году Каллас ненадолго приехала в страну с концертными гастролями, ее имя, очевидно, почти ничего не говорило большинству тамошних критиков из периодических изданий. Поэтому существует лишь несколько отзывов о ее записях того времени, которые отдают ей должное как феномену, но нет ни одного систематизированного исследования ее исполнительского мастерства.