Высказывание Эльзы Максвелл о том, что "Мет" не является средоточием мира, знатоки сцены расценили как пустое в оперном мире мнение или просто бред больного. В Далласе Мария Каллас выступила в двух последних представлениях "Травиаты". А ее неоднократное исполнение "Медеи" буквально произвело фурор, вызвав в ней небывалый всплеск энергии и новый подъем сил. В своей книге "Наследие Каллас" Джон Ардойн пишет, что для всех очевидцев этих представлений было понятно, против кого направлен "этот ядовитый каскад вокальных средств и жестов - против Бинга в той же степени, что и против Ясона". Лишь в немногих более поздних спектаклях (а быть может, и никогда позже) она пела так раскованно, так уверенно, проникновенно и драматично; ее партнером в этой опере был истинный мастер вокала Джон Викерс.
Викерс рассказывал, что после того, как он выдержал испытание на прочность, она работала с огромной энергией и самоотверженностью. "Она была изумительным коллегой. Никогда даже не пыталась отодвинуть кого-то из актеров в тень оперной рампы или играть с расчетом на эффект. Двум людям мы обязаны великими свершениями в опере послевоенного времени: Виланду Вагнеру... и Марии Каллас, которая во имя работы, как мазохистка, тиранила свой талант, лишь бы докопаться до истинного смысла произведения".
После многочисленных сенсационных заголовков в мировой прессе, типа: "Бинг выставил Каллас за дверь", - на концертах в "Паблик Мьюзик Хаусе", в "Масонском Зале", "Зале Конституции" или в "Сивик аудиториум" появилось сказочное существо с легкой аурой скандальности, однако новая роль очаровательной, любезной, учтивой, поглощенной лишь искусством певицы уже не могла спасти ее.
Бинг предпринял еще одну не вполне искреннюю попытку пригласить Каллас в "Метрополитен". Он снова предложил ей прежние постановки "Лючии" и "Нормы" и вдобавок к ним "Севильского цирюльника". Но они уже не интересовали Каллас. Она посоветовала заменить их "Анной Болейн", однако Бинг охарактеризовал эту оперу как "an old bore of an opera" (
Бессмысленно задаваться праздным вопросом, кто был прав а кто виноват в этом споре. Мария Каллас была очень тяжелой а порою ненадежной участницей переговоров, и в первую очередь из-за закулисных махинаций своего мужа Менегини; к тому же возникающие все чаше неполадки с голосом делали ее еще более неуверенной и ненадежной. Однако оперное искусство, уже давно ставшее предметом торговли с ее изощренными и грубыми экономическими правилами, требовало новый тип исполнителя: современную звезду, выносливую, обладающую честолюбием и остротой глаза, умеющую читать ноты, как банкноты. Оглядываясь назад, признаешь, что "скандал с Каллас" не может рассматриваться как заурядный единичный скандал с противоречивой Личностью; он представлял собой модельный скандал из современной оперной жизни и был нацелен на выдавливание своенравной, капризной и одновременно притягательной, как магнит, блистательной исполнительницы из блестящего, роскошного, дорогостоящего предприятия, которое вершит свой триумф на фестивальных празднествах перед публикой, представляющей собой потомственную аристократию и новоявленных нуворишей. В таком предприятии на заднем плане маячит всемогущий директор-импресарио-дирижер, а в центре стоит прославляющая саму себя публика. Мария Каллас позволила втянуть себя в эту жизнь. Ее концертное турне завершилось ужинами в Нью-Йорке (в честь Герберта фон Караяна) и Вашингтоне в кругу таких знаменитостей, как Али Хан или Ноэль Кауард.