Мария Кровавая

За неделю до церемониального въезда Марии в Лондон сюда под строгой и усиленной охраной доставили Дадли и десятерых его сподвижников. Во главе вооруженного кортежа двигались четыре знаменосца с королевским стягом, затем — большая группа всадников, а позади них еще множество лучников и пеших воинов. Вдоль улиц была выстроена стража, чтобы никто из горожан не мог прорваться через колонну всадников и напасть на герцога. На всем пути из Кембриджа на юг на нем был алый плащ, который у городских ворот сняли, чтобы Дадли не выделялся из небольшой группы узников. Но народ хорошо знал его в лицо. Он держал в руке шляпу, как будто прося пощады, но «сильно возбужденные» люди кричали вслед оскорбления и проклинали предателя. «Жутко было наблюдать эту разительную перемену», — записали посланники императора. Ведь всего несколько недель назад герцог проезжал по этим же самым улицам, могущественный, великолепно одетый, сопровождая Джейн Грей в королевские апартаменты Тауэра. Теперь его везли туда на смерть.

Суд над Дадли был коротким. Члены суда собрались в Вестминстере, где, представляя королеву в качестве граф-маршала, председательствовал престарелый герцог Норфолк.

Мария недавно освободила его из семилетнего заточения в Тауэре и признала первенство герцога среди пэров. Норфолк принадлежал к той группе царедворцев, которых Мария имела все основания примерно наказать за зло, причиненное ей в прошлом. Вначале Норфолк самым бесстыдным образом продвигал Анну Болейн, а затем весьма жестоко обращался и с Марией, и с ее матерью. Королева вполне могла оставить его гнить в тюрьме или выпустить на волю, но нищим и лишенным всех титулов, однако она не обнаружила ни малейших признаков мстительности. Напротив, герцогу была дана привилегия осуществлять надзор за судом над его старым врагом Дадли, а это была большая честь.

Он сидел в королевской мантии на подмостях, возвышающихся над полом на много футов, в кресле с королевским балдахином. Рядом сидели старшие советники Марии: Полет, Арундел, Пэджет и даже бывший канцлер Рич. Собственно суд представляли четыре олдермена и четверо судей в алых одеждах и белых париках. Еще до начала судебного заседания Дадли представил письменное признание вины. Сейчас он повторил его, упав на колени, умоляя отсутствующую королеву о милости, говоря, что во всем действовал с полного одобрения Совета. После этого Норфолк огласил приговор суда: Дадли должен быть повешен, «его сердце следовало вырезать из груди и бросить ему в лицо», а тело четвертовать. Согласно традиции, предателя подвергали именно такому варварскому наказанию. Позднее Мария заменила это простым отсечением головы.

За те несколько недель, что Дадли провел в Тауэре, с ним произошла любопытная метаморфоза. Его вдруг стали одолевать угрызения совести по поводу прегрешений — как политических, так и религиозных. Чтобы облегчить совесть, Дадли написал признание, а затем попросил привести двух сыновей Сомерсета. Он покаялся, что ложно обвинил их отца, и умолял простить. Герцог просил прощения также и у остальных и возвратил в казну все деньги, украденные оттуда за время своего правления. Но самым удивительным было то, что он, который последние четыре года постоянно во всеуслышание объявлял себя протестантом, неожиданно отрекся от своих убеждений и возвратился в старую веру. Дадли исповедался во всех грехах, слушал мессу, выказывая при этом искреннюю набожность, и много молился. Он дошел до того, что начал считать свои преступления результатом отказа от католичества. Перед самой казнью Дадли заявил присутствующим, что «поступил очень плохо, забыв Бога и церковь и последовав за новой верой». В конце своей речи он призвал с эшафота подчиниться «славной и добродетельной» королеве, которая, ведомая «рукой Господа», «чудесным образом взошла на престол». Затем палач, хромой верзила «в белом фартуке мясника», закончил свои приготовления, и герцог, помолившись в последний раз, положил голову на плаху.