Мария Магдалина

Все стали проникаться каким-то необыкновенным, полутревожным, полуторжественным мистическим настроением.

Однажды они собрались все в обычный час. Дверь была закрыта, засов задвинут, так как боялись, чтоб вдруг не нагрянула толпа подстрекаемой фарисеями черни. Тишина кругом становилась все глуше, так как по мере приближения ночи шум города начинал замирать. Уже было довольно поздно, когда Филипп решился зажечь лампаду; тусклый свет ее не был в состоянии рассеять таинственной темноты, притаившейся по углам просторной горницы.

Все невольно поворачивались глазами к свету; никто не осмеливался вымолвить слово, и каждый шорох, каждый скрип вызывал смятение в сердцах, будил страх и какое-то беспокойство ожидания, которое еще более усиливало нервное возбуждение Марии.

Она поминутно вскакивала, прикладывала палец к губам, заставляя этим знаком всех молчать; то бледнея, то вся охваченная огнем, она прислушивалась к каждому шороху и, когда шорох стихал, в полном бессилии падала на скамью, как потерявшая напряжение струна.

Вдруг послышался громкий стук в дверь. Все сразу вскочили.

– Кто там? – после длительного молчания среди всеобщего испуга спросил дрожащим голосом Петр.

– Это мы! – Все узнали голоса Иакова, сына Алфеева, Леввея и брата Иоанна.

Они знали уже о воскресении Христа и принесли новые известия, подтверждавшие истинность слов Марии. Перебивая друг друга, они с жаром рассказывали о случае, который приключился с ними по пути к месту собрания. Когда они сворачивали в предместье, какой-то таинственный, проходивший тихо, как тень, незнакомец приветствовал их словом «шелом», что означает мир, счастье. Они не без удивления ответили ему так же; и только потом, когда он уже прошел, что-то вдруг сразу подсказало им, что тон приветствия, голос и походка поразительно напоминали учителя. Они поспешили вернуться к месту встречи, но не застали там никого…

– Мир, счастье! – повторила с глубоким волнением Мария. – Когда мы соберемся все – он придет к нам с миром и счастьем! – Ее восторженно умиленные глаза наполнились слезами.

– Фомы только на хватает, – вздохнул Иоанн.

– Иуды тоже нет, – заметил Варфоломей. Но в ту же минуту послышался стук, и вошел глубоко возбужденный Фома.

– Вы слышали? – начал он.

– Христос воскрес?! Хорошо, что ты уж здесь, мы ждем еще Иуду.

– Что Христос воскрес, мне говорили, но я не поверю, пока сам его не увижу… Зато я знаю, что Иуда не придет… Иуда предал учителя, помог словить его… И вчера еще раз был у священников с известием, что он якобы воскрес… Это негодный человек…

– Неправда! – встала бледная, как стена, Мария. – Ты повторяешь мерзкие сплетни. Иуда! Иуда, – продолжала она, приходя в экстаз, – оказался мужественнее, чем все вы вместе. Он первый сообщил мне о том, что учитель схвачен священниками, он искал вас, чтоб спасти его. Вы разбежались… Он призвал меня на помощь… Он стоял до последней минуты под крестом… И ему первому я сообщила о том, как воскресший учитель явился мне… Я побежала искать вас; я в одну сторону, он в другую… Я знаю, где он укрывается, и приведу его сюда… Ты тяжело обидел его, Фома… Ты сомневаешься, – добавила она с глубоким укором, – что Христос воскрес, хотя я видела его своими глазами, как вижу сейчас тебя, а веришь, что Иуда, Иуда… – голос ее превратился в крик.

– Тише, Мария! – успокаивали ее ученики.

– Трудно не верить, – проговорил серьезным тоном Фома. – Ионафан, слуга Анны, рассказал мне точно все, как было: вчера он был дежурным привратником; он сам докладывал собранию священников о приходе Иуды, собственными руками вынес ему и сунул в руки тридцать серебреников, которые ему дали в уплату за помощь в поимке. Священники не верят в воскресение, они смеялись над ним и в виде насмешки за это известие прибавили ему рваную мошну.

– Это новая интрига с их стороны, новый подвох! – раздраженно кричала Мария. – Оставайтесь здесь, я пойду, я знаю, где Иуда, я сама спрошу его… Я приведу его сюда… Это ложь, ложь, бессовестные выдумки, выдумки!.. – повторила она возбужденно, порывисто отодвинула засов и убежала.

Быстро проходила она по опустелым улицам города, запуталась в узких и кривых переулках и с трудом выбралась на верную дорогу. Она бежала в гору точно от погони и, вся запыхавшись, подбежала к мазанке.

Она не застала Иуды, присела и стала ждать его, переводя дух. Короткая ночь между тем быстро приближалась к концу. Луна уже не сняла, а белела только на темно-синем небосводе, как облезлая маска. На востоке, точно из-под сворачиваемого темного покрывала, открывался отсвечивающий чудным бледно-зеленым светом краешек неба.

«Светает», – подумала Мария, и ее стало охватывать беспокойство, почему он не возвращается.

Она встала, обошла кругом мазанку, остановилась на краю обрыва и заглянула в глубину.

В стелющейся еще на дне темноте внимание ее обратил на себя какой-то черный, длинный силуэт. Когда рассвело, она узнала в нем плащ Иуды. Она проворно сбежала по крутому склону и остановилась как вкопанная.

На камнях, представлявших русло почти совершенно высохшего потока, лежал, боком к земле, Иуда.