Мария Магдалина

Торчащие уши превращались в глазах ее в бесовские рожки, глаза – в огни; ей казалось, что она видит семь бесстыдных бесов, которые опутали ее душу.

Острые морды этих бесов хохотали, казалось, беззвучным, насмешливым хихиканьем, а гибкие ноздри нюхали воздух, чуя в ней верную добычу. Кровь свернулась у нее в жилах, на спине точно растаяла большая ледяная сосулька, и, теряя рассудок от ужаса, она тихонько протянула немеющую руку к мечу, судорожно обхватила ладонью рукоятку и, обливаясь холодным потом, вся дрожа, с диким криком в раздувшейся от страха гортани, в одно мгновенье выбежала из пещеры и стала рубить направо и налево, как слепая.

Трусливые звери разбежались. С минуту бежала она, преследуя их убегающие тени, но ноги у нее стали подкашиваться, наконец, она обессилела и упала без чувств.

С этой минуты, опасаясь, что в закрытом убежище она может быть окружена, она не возвращалась больше в пещеру.

Дни она проводила в тени скалы, а ночь – под искрящимся звездами белесоватым небом, с мечом в руке, стараясь не спать. Часто, однако, ее одолевал сон. Однажды, заснув крепче, чем всегда, и проснувшись на рассвете, она увидела на горизонте огромный прекрасный город. Широко открытыми от изумления глазами она смотрела на блестящие, фантастические, точно из перламутра построенные здания, облитые золотом великолепные кровли, тянущиеся кверху колонны и точно колышущиеся башни. Она встала, как очарованная, и пошла туда, где маячило видение.

Но по мере того как она приближалась, здания начинали колебаться и проваливаться, колонны исчезать, и лишь раззолоченные крыши с расплывающимися краями реяли еще с минуту в воздухе, и в конце концов и они рассеялись как туман.

Мария очутилась на берегу зияющего пустынностью Мертвого моря.

По искрящемуся, раскаленному песку, по теням развалин пяти городов, расплывчато маячивших в водных глубинах, по множеству как бы раскиданных плодов, на вид съедобных, но рассыпавшихся в руках в пыльный порошок, – она теперь только поняла, что провела годы в сожженной гневом божьим страшной, опустошенной земле Содомской.

С ужасом смотрела она на рябую от солнечных лучей поверхность опалесцирующих волн, по которым плыли как бы груды почерневших трупов – спаленные греховной похотью, обезображенные внезапной смертью тела женщин и мужчин вместе с тушами животных, кое-где переплетенных друг с другом, как бы клубившихся в судорожных подергиваниях извращенной страсти.

Смертельно бледная, смотрела она на это чудовищное безумие новых, неведомых ей, греховных оргий. Ноздри ее стали раздуваться, из-под налившихся кровью губ сверкнули крепко стиснутые зубы, и суровая складка сморщила лоб.

Она водила кругом сухими глазами и вдруг увидела колышущийся на волнах огромный черный крест, по временам поднимавшийся кверху и становившийся прямо, погружавшийся обратно в воду и выплывающий оттуда опять, как прежде.

– Христе! – воскликнула она и бросилась в воду, но, точно подхваченная водоворотами, была выброшена из пучины на берег.

Прежде чем она успела протереть облитые горькой влагой глаза – крест исчез, и по воде продолжали только плыть обугленные трупы грешников, как будто силящиеся встать, чтоб еще раз сгореть в адском огне наслаждений.

Мария с ужасом отвернулась и пошла, не оглядываясь, назад, обжигаемая сзади солнцем, которое, казалось, готово было сжечь на ней раздраженную соленой купелью кожу.

С этих пор видение креста стало преследовать ее чаще и чаще. Он маячил перед ней в свете яркого дня на горизонте, стоял, врытый в пески пустыни, по ночам, и это были уже галлюцинации не только зрения, но и осязания.

Когда она подползала к его подножию, она чувствовала, что обнимает твердый столб, и смутно испытывала чувство того же страдания и муки, какие она пережила на Голгофе. Иногда, однако, он ускользал из ее рук, и она видела, как он реет по небу… Тогда она ложилась на спину и, раскинув руки, сама, точно второй белый крест, страстной мольбой уносилась к нему, и, случалось, он спускался, уменьшался до ее меры и ложился поперечинами на ее руки, вертикальным столбом – вдоль ее тела, на ее голову, подножием – на ее ступни.

Придавленная его тяжестью, исколотая его сучьями, израненная гвоздями, она переживала судороги страдания, почти граничившего с наслаждением.

От зноя этой муки точно иссыхало все ее нутро, тело ее как будто освобождалось от физических потребностей, она не испытывала ни голода, ни жажды, прекратились у ней даже обычные у женщин явления.

А в скором времени на ладонях и на ногах выступили пламенные пятна, под левой грудью загорелся огнем красный рубец.

В полнолуние эти стигмы открывались в кровоточащие раны. Она пила эту кровь и испытывала чувство, будто это не ее обычная кровь, а кровь тех святых ран, к которым она припала пылающими устами, когда сняли возлюбленное тело учителя с древа муки.