Мария Магдалина

Тит выпил молча. Иисус только прикоснулся и отстранил кубок.

Потом их положили на кресты и стали прибивать гвоздями руки и ноги, поддерживаемые прибитой внизу доской, чтобы тела не повисали.

Первыми были подняты вверх и вкопаны в землю кресты с распятыми разбойниками.

При виде мускулистых торсов, неестественно напряженных, толпа разразилась оскорбительными криками, прозвищами, свистками.

— Гей, гей, — отвечали разбойники на насмешки насмешками. — Вы все сгниете и окончите жизнь, как паршивые собаки, а мы по крайней мере умираем с парадом, вместе с царем!

Поднялся вверх и третий крест, несколько не похожий на другие, с большой доской, на которой виднелась надпись: «Царь Иудейский».

На этом кресте Мария увидела белое, неестественно вытянувшееся тело. Перед ней высоко в воздухе висел распятый, изменившийся до неузнаваемости, измученный, избитый, лишенный всякой славы и достоинства человек.

Некоторое время она смотрела, ничего не понимая, и вдруг губы ее широко раскрылись, лицо вытянулось, волосы встали дыбом. Она узнала рыжеватые, вьющиеся волосы, спустившиеся вдоль исхудалых щек, и светившиеся на солнце нежные, полные крови руки учителя. Видно было, как страдальчески поднимается его грудь, как тяжело он дышит, как быстро вздымаются и опадают его ребра, судорожно вздрагивает и корчится все тело.

— Спаситель, спасающий весь мир, спаси же теперь самого себя! — кричала толпа.

— Сойди с креста, и мы поверим, что ты Мессия, — насмехались фарисеи.

— Разрушающий храм и в три дня созидающий, смотри, храм невредим, а ты висишь! — издевалась чернь.

— Царь, хорошо ли тебе на твоем троне?.. — добавляли разбойники, одурманенные вином, ослаблявшим муки казни.

Мария стояла на месте, не будучи в силах двинуться, словно скованная параличом, кровь застыла у нее в жилах, мозг превратился в лед, ей казалось, что она ослепла, что черные пятна кружатся у нее перед глазами. Когда она очнулась, то увидала, что окруженная терновым венком голова Иисуса склоняется вперед, как бы отрывается от креста, а глаза блуждают вокруг, словно ищут чего-то или кого-то.

Вдруг эти глаза встретились с ее глазами, заблистали слезами и долго всматривались в нее с высоты, такие же самые, как и раньше, но только еще более полные глубокой любви.

— Иисусе! — взвился над общим шумом и задрожал спазматически в воздухе ее звонкий, пронзительный голос… Она взбежала на холм, и, хотя солдаты отталкивали ее, она снова возвращалась и снова шла вперед, распростирая руки, словно хотела упасть ему в объятия, в его распростертые на кресте руки. Наконец, силы покинули ее, Мария упала и так скорчилась, что, казалось, это лежит не живое тело, но лихорадочно вздрагивают какие-то обрывки одежды, покрытые заревом распущенных волос.

Толпа затихла и уже с меньшим интересом наблюдала за мучениями приговоренных. Страдальчески скорчившиеся тела разбойников стали тяжелыми, повисли и были почти неподвижны, только легкая дрожь, да слабые быстрые движения запавших ребер и блеск закатившихся белков говорили о том, что они живы.

Иисус, казалось, перестал уже страдать совершенно, тело его бессильно висело на кресте, только в глазах еще теплилась жизнь.

Зрелище казни стало таким монотонным и скучным, что толпа начала расходиться, а вскоре разошлись и наиболее упорные, так как ветер усилился, медно-красная туча заволокла солнце и рыжеватым сумраком окутала всю землю.

У места казни остались только римские солдаты да группа женщин — Мария, мать сынов Заведеевых, Иоанна, жена Хузы, Вероника и Саломея; из мужчин Иосиф из Аримафеи, получивший от Пилата разрешение взять потом тело Иисуса, Никодим и стоявший несколько в стороне Иуда.

Он стоял нахмурившись, нервно подергивая плечами, и то с упреком и с презрением посматривал на крест, то окидывал насупленным взглядом лежавшую на земле и конвульсивно вздрагивавшую Марию.

Блеснула молния, раздался удар грома, далеко раскатившийся в горах, и пошел крупный и редкий дождь. Буря прошла стороной, и вскоре снова появилось яркое солнце, уже клонившееся к закату.

Когда очнувшаяся благодаря дождю Мария полными слез глазами взглянула на Иисуса, зрачки его уже стали мутными. Он что-то шептал почерневшими губами, и она видела, как солдат, намочив губку в воде с уксусом, подал ее ему на конце копья и как Иисус, жадно высосав ее, как будто очнулся на минуту.

Его измученные глаза снова загорелись светом.

— Сила моя покинула меня, — проговорил он, потом вздрогнул и воскликнул с отчаянием, раздирающим голосом:

— ЕЙ, ЕЙ, lama Sabachtani!

И с этой ужасной жалобой, что и Бог покинул его, голова Иисуса бессильно упала на грудь, а на посиневших губах показалась кровавая пена.

Мария слышала его голос, слышала каждое слово, но не была в состоянии понять их содержание. Сознание как бы покинуло ее, и она стала клубком издерганных нервов, наболевших до такой степени, что уже больше страдать она, видимо, была не в силах, дошла до последних границ муки, до состояния полного отупения.

Между тем наступил вечер пятницы, шабаш, который был бы нарушен, если бы казнь продолжалась дольше.