Мария Магдалина

– Они бы страшно огорчились, – сказала она. – Они в этом отношении очень строги и ужасно любят добродетель… Ты не присылай даже за мной лектику к самому дому, пусть она остается на горе, а невольникам прикажи, чтоб они говорили, что меня зовет Мелитта, я избегну тогда их подозрений.

– Хорошо, я пришлю завтра!

– О нет, – засмеялась кокетливо Мария. – Ты говорил ведь: «Когда увянут розы», а эти, – она взяла одну, – еще свежи.

– Я прикажу окоптить их в сере.

– Ничего из этого не выйдет. Я беру одну и не приду раньше, чем она не засохнет. А для того, чтоб она скорее засохла, – прибавила она, вскидывая на него очаровательный кокетливый взгляд, – я положу ее между грудями, – и она засунула цветок в разрез туники.

– Ты золотая! – воскликнул в восторге Муций. – На, возьми это! – И он хотел подарить ей драгоценную гемму с изображением Герпократа, символа молчания.

– С меня довольно этих роз, – отстранила она подарок, простилась с ним седьмым поцелуем Венеры и, когда усаживалась в лектику, проговорила с невыразимой обаятельной ласковостью на лице и в голосе:

– …Цветы не должны почернеть совсем, достаточно будет, чтоб они склонили свои душистые головки!

* * *

Частые путешествия пурпурной лектики из-за города на Офель обратили внимание черни; но поскольку со стороны уличных зевак это было простое любопытство, постольку совсем иного рода был интерес к этому со стороны фарисеев и соферов, слонявшихся по городу как будто без всякой цели, но задачей которых было следить за всем, что происходит, и доставлять всякого рода сведения главному писцу при Синедрионе, даже самые пустяковые, «потому что все может иметь значение», а «Бет-Дин-Гагодол», Великая Судебная Палата, должна была обо всем быть осведомлена.

И вот когда однажды Мария, переодевшись у Мелитты, вышла из лектики и бежала к Вифании, ее остановил просящий голос нищего.

Она бросила ему горсть монет.

Щедро одаренный нищий припал к ее ногам и, удерживая за ремни сандалий, воскликнул:

– Благословенны твои руки, женщина! Дай мне взглянуть в твои милосердные глаза!

Мария была несколько удивлена необычной просьбой, но со свойственной ей пылкостью открыла на мгновенье вуаль.

Нищий был одет в лохмотья, но хитрое лицо его и дерзкий взгляд не делали его похожим на бедняка.

Это был действительно переодетый фарисей.

И когда Мария исчезла за горой, из кустов выполз другой, в окаймленной бахромой одежде, подошел к товарищу и спросил:

– Что? Угадал я?

– Да! Это Мария из Магдалы, сестра Лазаря!

И оба стали искать в траве щедро рассыпанную милостыню.

Глава шестая

В секретной комнате первосвященника Иосифа Каиафы главный писец Синедриона и знаменитый софер Эммаус делал доклад. Кроме первосвященника, при аудиенции присутствовали: открытый саддукей Никодим, человек еще довольно молодой, но влиятельный, с изысканными манерами и небрежной, как будто приросшей к губам иронической усмешкой, и тесть Каиафы, Анна, сын Сета, который, хотя и был лишен римлянами сана первосвященника, помыкал, однако, своим бездарным зятем, как хотел, и потрясал всем Синедрионом.

Преклонный годами, не в меру полный, он сидел в кресле и, казалось, дремал, и только шамканье как будто постоянно что-то жующих губ и подымаемые время от времени опухшие веки глаз, из-под которых пронизывающе выглядывали маленькие хитрые зрачки, свидетельствовали, что он не спит.

Эммаус – высокий, сухопарый мужчина лет сорока, с выдающимся лбом и холодными умными глазами – сухим, официальным тоном, не выдавая ни выражением лица, ни жестами своего собственного мнения, бесстрастно докладывал собранные сведения, связанные, однако, им так искусно, что заключения напрашивались сами собой.