Мария Пустынная, или история одного льва

– Ок-кей, – наполнив шприц, Никита откинулся в кресле. Пристально посмотрел на содержимое в прозрачном цилиндрике. – Все-таки Америка – цивилизованная страна, каждый колется только своим шприцем. У нас, в Одессе, пацаны по-прежнему варят маковую соломку в кастрюлях и шприцы пускают по кругу, никаких санитарных норм. Оттого пол-Одессы болеет СПИДом. И всем на это наплевать. Дикари. Кстати, помнишь Валеру Троглодита? Недавно его нашли с простреленной головой в подъезде собственного дома. Вот так, жизнь – русская рулетка, сегодня повезло, а завтра... Ладно, Грек, хватит болтать, пора заняться делом.

Никита мелко вздрагивает и, закрыв глаза, медленно толкает поршень шприца. Рот его приоткрыт. По  его спине и  ногам наверняка сейчас растекается благодатное тепло. И спокойствие, тишина, безбрежная тишина нисходит к нему в сердце.

Оторвав взгляд от Никиты, Гурий “готовит раствор”, потом затягивает жгут на своей согнутой руке. Берет шприц. Вдруг словно видит перед собой женщину в черном платке. Женщина плачет, молится, хочет вырвать у него шприц. Он слышит знакомый голос у самого уха: «Брах-рам, Гури, ба-раб-ха...»

– Ты молодец, Грек, что позвонил мне, причем позвонил как нельзя вовремя, – говорит Никита, закуривая. – Итак: дело очень крутое. Из нашего одесского музея западного и восточного искусства украден «Поцелуй Иуды» Караваджио, там эта картина висела на втором этаже, помнишь? До сих пор удивляюсь, почему мы не взяли того Караваджо еще десять лет назад. Заказчик – в Германии. Сейчас наши люди картину перевозят в Болгарию. Там, на границе, мы их должны встретить и отвезти картину заказчику в Германию. Потом нам скажут, что делать дальше. Ты слышишь меня?

Гурий кивает. Он трогает пальцем острый кончик иголки. Он ни на миг не сомневается, что сейчас вместе с этим уколом, оборвется последняя ниточка, связывающая его с миром нормальных людей. И тогда уже больше не хватит ни его сил, ни воли, чтобы остановиться.

– Брат, угадай, кто нас вывел на заказчика? – спрашивает Никита. – Хозяин «Рашен Модерн Арт», да-да, тот самый Филипп, который покупал у тебя за бесценок картины и продавал их в десять раз дороже. Прикидываешь? Этот Филипп – редкая мразь, я о нем кое-что знаю. Когда-нибудь расскажу тебе, как он однажды подставил двух наших пацанов, и они ушли на тот свет. Я вообще подозреваю, что Филипп и есть реальный заказчик Караваджо, а тот заказчик в Германии – подставной. Филипп потом переправит эту картину из Германии в Штаты и продаст ее кому-то в частную коллекцию.

Никита медленно подносит сигарету к губам и, даже не затянувшись, так же медленно удаляет ее от раскрытого рта:

– Эй, ты чего ждешь? Героин остывает. Провернем дело, получишь хорошие бабки, купишь себе хату, тачку, телку. Будешь жить жизнь. Втыкай, Грек, не пожалеешь, пошло оно все на хер...

Эпилог

Худой, как щепка, с исколотыми руками, с абсцессами на шее, в порванных джинсах и футболке, ходил Гурий по пустыне. Его изможденное лицо вытянулось, ввалившиеся щеки покрывала грязная борода, длинные нечесаные волосы свисали до плеч. Глаза его казались огромными, вернее, это были не глаза, а две темные глубокие ямы. От его отравленного опиумом тела и потной одежды исходил невероятный смрад.

Сколько дней он провел в пустыне,Гурий не помнил и знать не хотел. Даже не помнил, в каком отеле Египта он оставил свои вещи. Все это теперь не имело для него никакого значения.

Солнце жгло пустыню. Яркий свет заливал склоны величественных тысячелетних гор, безмолвных свидетелей жалкой человеческой истории, истории набегов, разбоя и бесконечных войн. В великолепии оттенков, в строгости линий открывали горы свои бескрайние владения. Белый песок сменялся темной вязкой грязью, наслоенной на скалы. Он часто поскальзывался, скатывался вниз по склону и потом лежал, едва шевелясь, чувствуя, что его ослабевшее сердце не выдержит таких нагрузок и дыхание вот-вот оборвется. Проходил сквозь ущелья, где ненадолго садился на пыльную каменистую дорогу, чтобы передохнуть в тени. Иногда стоял на самом краю пропасти, над крутыми обрывами, где один неверный шаг мог навеки утянуть его вниз.

Несколько раз ему попадались пустые банки из-под пепси-колы и порванные корзины, наверное, брошенные бедуинами. Как-то раз он издали увидел их лагерь: люди в длинных черных балахонах и с покрытыми головами ходили возле больших черных палаток. Возле них стояло несколько легковых автомобилей, по лагерю бегали дети. На ближних холмах лежали верблюды и паслись козы.

Но не пошел к бедуинам Гурий. Не их он искал, и не они ему были нужны.

В своем последнем письме после многочисленных его просьб, игуменья монастыря в Каире неожиданно сообщила ему, что Мариам самовольно покинула монастырь и ушла неизвестно куда. «Никакими сведениями об ее нынешнем местопребывании я не располагаю».

Неизвестно куда? Гурий не сомневался, что Мариам удалилась в пустыню – совершать подвиг безмолвия, о чем она давно мечтала и что собиралась исполнить. Она сейчас здесь, в пустыне, и он найдет ее.