Мария София: тайны и подвиги наследницы Баварского дома

Каждое утро в семь часов Франциск отправлялся на Елисейские поля и шел в кафе за пределами укреплений, в конце авеню дю Буа-де-Булонь. Никакое ненастье не могло заставить его отказаться от своего утреннего распорядка. В девять часов он возвращался, чтобы присутствовать на утренней мессе в храме Магдалины, растворившись в толпе сдержанных и целомудренных прихожан. Злые языки говорили, что он все больше и больше искал утешения в религии. Он наткнулся на одну ужасную страницу в записках Виктора Гюго В изгнании[383], где автор страстно утверждал, что бывшее правительство Неаполя использовало процедуры инквизиции и пытки. Он описывает «огненное кресло» – своего рода гриль, куда помещали страдальцев, и другой инструмент, раздавливающий конечности обвиняемых, от которых добивались признания; наконец, железный круг, сжимаемый с помощью винта, из-за которого глаза выпучивались и почти вылезали из орбит.

«Это происходило в стране Тиберия, а делал все это молодой человек, Франциск II», – заключал Гюго.

С тех пор король стал вести жизнь святого, пока другие ходили в Ла-Трапп, чтобы совершить покаяние и искупить свои грехи.

Однако, как и у всех поверженных монархов, у него были обязанности. Из уважения к прежнему сану, а также из чувства долга перед теми, кто оставался ему предан, он должен был играть роль короля в изгнании. Он активно переписывался с прелатами, ответственными за беатификацию его матери Марии Кристины Савойской[384]. По пятницам он принимал у себя представителей французской знати, папских зуавов и прежде всего своего дорогого Шаретта, который со своей стороны боролся за канонизацию Людовика XVI и которого Франциск возвысил до звания кавалера Большого креста королевского ордена Франциска I.

После получения аудиенции гость следовал по изъеденной червями деревянной лестнице за старым слугой в ливрее Дома Бурбонов синего цвета Франции с серебряными пуговицами и гербом Обеих Сицилий. Это ветеран неаполитанской армии. Его грудь покрыта медалями, завоеванными на поле боя. Он мог говорить по-французски, но нужно было знать неаполитанский или итальянский, чтобы понять его. Слуга вел гостя по маленькому темному коридору. Это вам не великолепный дворец Казерты! В прихожей теснилась груда чемоданов, потому что Франциск считал, что еще отправится в путь накануне возвращения в свою страну после долгого отсутствия. Справа была небольшая банальная и унылая комната, обставленная только диваном и несколькими стульями, которая соединялась с королевской гостиной и кабинетом. Семейные фотографии в золоченых рамках стояли на каминной полке и на столах. Можно было заметить портрет Пия IX.

По другую сторону коридора находилась спальня королевы. Если гость попросил бы о встрече с ней, консьерж отеля «Вильмон» ответил бы: «Королева не принимает». Годы в Риме оставили неизгладимые шрамы. Она избегала светских людей, их любезности, их чрезмерно цветистых комплиментов и не любила оставаться с ними надолго. В Англии или Германии она с радостью принимала таких друзей, как Харриет Хосмер[385]. Художница зашла так далеко, что рассказала об их отношениях и сообщила корреспонденту на следующий день после того, как побывала в Гаратсхаузене у «прекрасной королевы»: «Она была музой моей жизни!»[386] Но там, в Париже, королева виделась лишь с несколькими близкими друзьями, включая Жюли и Адольфа де Ротшильдов, которые разделяли спортивные вкусы своей августейшей подруги и чья сдержанная манера хотя бы на время исцеляла тревогу павших государей[387].

Она писала в своем ежедневнике на немецком языке, завтракала и читала Journal des débats, потом Le Figaro – по ее словам, единственную в мире газету, которая могла поведать ей новости о свадьбах, смертях и местах отдыха ее родственников. Время от времени можно было увидеть ее под руку с мужем под колоннадой на улице Риволи или на улице Бургонь, за дворцом Бурбонов. Пара прогуливалась. Франциск с его черными усами, характерным носом Бурбонов и легкой итальянской походкой оставался человеком без особого королевского достоинства, и большинство из тех, кто его встречал, вряд ли подозревали, что они виделись с последним абсолютным монархом Европы. Стройный и высокий стан королевы, напротив, всегда вызывал восхищение. Даже сняв с нее корону, природа оставила ей ее внушительное великолепие. Строгое платье, хотя и отличалось неповторимой элегантностью, ничуть не напоминало модные наряды современниц. Она была вся в черном, но в изящно сделанном со вкусом платье из индийского льна с широкими лентами из матового атласа, мушкетерскими перчатками и черным как смоль капюшоном. Единственное ее украшение – брошь в виде подковы.

Однажды Лукино Висконти предложит Грете Гарбо воплотить ее образ в кино[388]. Как и шведская актриса, Мария София – недоступная звезда, одна из тех женщин, за которыми нужно наблюдать издалека. Но раньше парижане сравнивали ее именно с Роуз Керон, обладательницей великолепного сопрано вагнеровского репертуара.