Мария Стюарт

Через несколько дней, 24 ноября, Елизавета приказала второй комиссии собраться в Вестминстере и завершить дело, начатое в Йорке. Изначальная троица была расширена за счет маркиза Норхэмптона, графов Эрендела, Пемброка и Лестера, лордов Сайя, Клинтона и Ховарда, сэра Уильяма Сесила, сэра Уолтера Майлдмея и сэра Николаса Бэкона[98]. Это впечатляющее собрание английских аристократов постановило: они собираются не в качестве судебного трибунала, но лишь как члены комиссии. Вновь вызвали Морея, формально для того, чтобы представлять Якова VI, от имени Марии выступали епископ Росский, лорд Херрис и другие. Поскольку Яков не мог присутствовать, Марии тоже не было нужды появляться на заседаниях лично, а сама Елизавета не собиралась принимать участия в разбирательстве. Елизавета утверждала также, что лондонское разбирательство было призвано допросить Морея, посмевшего обвинить Марию в столь ужасных преступлениях. Английская королева, вероятно, не верила ни одному из произнесенных ею слов, но приняла меры для того, чтобы ее не обвинили в том, что она заставила свою сестру и королеву дважды предстать перед судом за одно и то же преступление.

Слушания — слова «суд» тщательно избегали — открылись 25 ноября в Расписной зале Вестминстерского дворца. Члены комиссии восседали вдоль длинного стола, на котором был помещен внушительный документ, дававший им полномочия. После того как они принесли присягу, первый шаг был сделан Мореем: на следующий день его сторона сделала «добавление» к обвинению — теперь речь шла о том, что Босуэлл не просто убил Дарнли с согласия Марии, более того, преступная пара замышляла убить младенца Якова и тем самым «передать корону от законной линии кровавому убийце и безбожному узурпатору». Поэтому верные дворяне вынудили Марию отречься, короновали ее сына и назначили Морея регентом.

Поскольку в Лондоне началась вспышка чумы, работа комиссии была перенесена в Хэмптон-корт; там, выслушав «добавление», представители Марии попросили для нее разрешения появиться на слушаниях и лично ответить на обвинения. Елизавета ответила, что сначала должен быть прояснен вопрос о виновности Марии в убийстве Дарнли, так как она «никак не может поверить, что она дала на это согласие»; появиться же перед комиссией — «значит нанести ущерб ее чести и сану». Поскольку такое решение благоприятствовало Морею, представители Марии отказались его принять и 6 декабря покинули заседание комиссии.

В качестве ответа Морей предоставил «Книгу статей» Бьюкенена и указал также на акт шотландского парламента, утверждавший его в звании регента. На следующий день после того, как представители Марии удалились, Морей снова предъявил «небольшой позолоченный ковчежец меньше фута длиной». «Письма из ларца» зачитали и исправно скопировали — с добавлением ошибок и неверных переводов на английский — клерки Сесила. Морей огласил показания Хэя, Поури и Далглиша, а также «подписанное Макгиллом письмо», в котором Мария давала согласие на свое похищение Босуэллом. Епископ Росский решительно протестовал против предъявления ничем не подкрепленных утверждений, сделанных под пыткой или под угрозой пытки, однако Мортон торжественно поклялся в истинности своей истории обнаружения ларца. Согласившись с этой версией, Морей в свою очередь поклялся, что письма подлинные и «написаны рукой самой королевы». Потребовали дальнейшего подтверждения путем сравнения писем с известными посланиями Марии, однако результат оказался неоднозначным: среди присутствовавших не было экспертов по почерку. Члены комиссии не имели намерения приходить к какому бы то ни было четкому выводу без инструкций от Елизаветы, которая не выносила решения и в то же время отказывалась встречаться с Марией до тех пор, пока не заслушает дело полностью. Мария отказалась делать заявления или даже наносить визит кому-либо еще, кроме Елизаветы. Тюдоровский темперамент Елизаветы дошел до точки кипения, и она потребовала, чтобы Мария ответила на обвинения либо в письменном виде, либо — «знатным дворянам, которых она пошлет, иначе она [Елизавета] сочтет ее виновной». Положение казалось безвыходным. Непримиримость Марии означала, что она не могла больше игнорировать обвинения Морея, ведь это равнялось бы признанию вины. Елизавета, однако, не собиралась принимать их без дополнительных улик, и, поскольку она знала, что ее кузина отказалась предстать перед кем-либо, кроме нее самой, дело не могло быть разрешено. А сама Елизавета не желала, чтобы ее принуждали предпринять то или иное действие.