Мария Стюарт

Татбери, пожалуй, был наименее комфортабельным из всех домов Шрусбери: то был средневековый замок, периодически использовавшийся как охотничий дом; он был приспособлен для кратковременного пребывания — в течение одной-двух ночей. В некоторых местах прохудилась крыша, а стены не были целиком закрыты гобеленами. В одних комнатах были кровати, в других же — лишь матрасы на каменном полу. Постепенно из лондонского Тауэра доставили серебряную посуду, стены больших залов завесили гобеленами, поставили кровати, а затем прибыл и балдахин Марии. К облегчению Шрусбери, Мария отвечала ему «сдержанно, не выказывая признаков раздражения». Она даже приняла сокращение ее свиты с шестидесяти до тридцати человек без жалоб. Однако спустя много лет Мария обнародовала свое подлинное мнение о Татбери:

«Я заключена за высокими стенами, на холме, открытом всем ветрам и превратностям погоды. В пределах стен, напоминающих Венсенский лес, находится старый охотничий дом, построенный из дерева и оштукатуренный, повсюду трещины, а штукатурка отходит от деревянных стен и во многих местах облупилась. Упомянутый дом стоит на расстоянии двух фатомов от крепостной стены и расположен так низко, что находящийся за стеной вал стоит на том же уровне, что и самая высокая часть здания, так что с той стороны никогда не светит солнце и не бывает свежего воздуха. По этой причине там так сыро, что невозможно поставить ни одного предмета мебели без того, чтобы тот не покрылся плесенью за несколько дней. Я предоставляю вам догадаться, как это действует на человеческое тело. Короче, большая часть здания — просто тюрьма для низкорожденных преступников, а не место, приспособленное для обитания знатной персоны… Покои, которыми я там располагала, состояли — и я могу призвать в свидетели тех, кто там был, — из двух жалких маленьких комнат, настолько холодных — особенно по ночам — что без размещения повсюду ковров и гобеленов, которые я сама расшила, в них невозможно было бы находиться и днем. Те же, кто оставались там со мной ночами во время моей болезни, не могли избежать насморка, простуды или иного заболевания. Окрестности дома выглядят скорее похожими на свинарник, нежели на сад… В том доме нет отхожего места, и в нем постоянно воняет; каждую субботу очищали выгребные ямы, а одна из них находится прямо под моим окном, и оттуда до меня доносится не самый приятный аромат».

Тем не менее Татбери как нельзя лучше подходил для целей Елизаветы. Он находился достаточно далеко от Шотландии, чтобы предотвратить попытку побега, а сообщение с Лондоном было легче, чем из Болтона. Елизавета могла честно сказать, что ее сестра-королева, не признанная виновной в ходе расследования, не была помещена в тюрьму. Однако Мария находилась под строгим надзором доверенного придворного, который к тому же владел еще семью домами по соседству; то было важное преимущество, учитывая долговременное заключение Марии в Англии. Большие дворцы того времени не отвечали санитарным нормам, их каменные или деревянные полы были устланы сеном или, у более богатых владельцев, небольшими коврами, их следовало чистить хотя бы раз в год; полы и стены подметали и мыли, из-под крыш и из погребов изгоняли паразитов; очищали конюшни и отхожие места, а экскременты вывозили на телегах; тушили кухонные очаги, а каминные трубы прочищали — так что каждый год в течение некоторого времени эти дома были непригодными для жилья. Поэтому Марии и ее свите не нужно было далеко ехать, а Шрусбери мог оставаться ее гостеприимным хозяином, вернее — тюремщиком.

9 февраля в Татбери остановился Николас Уайт, везший на север послание Сесила Морею. Он оказался свидетелем того, как Мария посетила англиканскую службу с Книгой общих молитв в руках. Приглашенный побеседовать с королевой, он услышал, что ее английский не слишком хорош и она часто использует перевод службы. Гость и Мария поговорили об искусстве, обсудив резьбу, живопись и вышивание. Уайт знал о страсти Марии к вышиванию, однако оба они сошлись на том, что лучшим из искусств является живопись. Мария сказала Уайту, что вышивает в дурную погоду, хотя постоянная боль в боку делает любое движение затруднительным. Он отметил, что на парчовом балдахине была вышита надпись En та fin est та commencement[99], однако он не «понял этой загадки». Он, естественно, счел ее «привлекательной, изящной, говорящей с милым шотландским акцентом, скрывающей остроумие под мягкостью манер». Он также восхищался ее волосами цвета воронова крыла, хотя Ноллис сказал ему, что они почти наверняка фальшивые. Мария признала, что считает Сесила своим непримиримым врагом. Николас Уайт явно входит в длинный список очарованных ею мужчин. Даже в несчастье и плену Мария Стюарт по-прежнему демонстрировала привитые ей воспитанием изящные манеры, хотя у нее оставалось все меньше и меньше людей, на которых можно было бы их практиковать.