Мария Стюарт

Тем временем Но и Кёрл подвергались допросу относительно содержания письма Марии Бабингтону. Кёрл прочел письмо Бабингтона и показал: «Я признаю, что расшифровывал такое письмо, написанное на одном листе бумаги и отправленное мистером Бабингтоном. Ответ на него был написан пофранцузски месье Но, а я должен был перевести его на английский и зашифровать». На это Уолсингем ответил: «Если бы только нашлись эти черновики».

Допрос двух секретарей продолжался; им показали те самые письма, что они отослали Бабингтону. Теперь Клод Но заявил, что писал под прямую диктовку Марии, а Кёрл признался, что сжег английскую версию письма. Это была знакомая история верных слуг, точно выполнявших приказы, а потом пытавшихся спасти свою шкуру, переложив вину на Марию. Вскоре после этого Но вернулся во Францию, а Кёрл, будучи англичанином, провел год в тюрьме.

В Лондоне же Уолсингем теперь имел все необходимое, чтобы предать Марию суду даже без черновиков; он сказал Елизавете, что этих документов больше не существует. Чартли не был подходящим местом для судебного процесса, и Уолсингем предложил Тауэр, но Елизавета отвергла этот вариант; она теперь явно стремилась к двум противоречивым целям. Она не могла позволить заточить сестру-королеву в Тауэр, но настаивала на том, чтобы Марию разлучили с ее слугами, а деньги конфисковали. Она отвергла также предлагавшиеся в качестве возможных мест для суда Хартфорд, Вудсток, Норхэмптон, Ковентри и Хантингдон, пока, наконец, не остановила свой выбор на замке Фотерингей близ Питерборо. Елизавета страшно боялась, что Мария станет символом какого-нибудь восстания, но была решительно настроена на то, что с шотландской королевой нужно обращаться хотя бы с внешним почтением. Бёрли указал, что поскольку Мария в Лохливене подписала статьи отречения, она больше не была правящей королевой, но это не изменило мнения Елизаветы. Уолсингем был в ярости из-за поведения Елизаветы, опасаясь, что суровое обращение с больной Марией — уже стало известно, что она очень плохо себя чувствовала и новый переезд мог стать последней каплей, — ускорит ее смерть и позволит ей тем самым избежать публичного суда, который он готовил. Лестер прямо написал Уолсингему, предлагая ему тихо отравить Марию, а на тот случай, если бы у Уолсингема оказались какие-либо религиозные возражение против убийства, рекомендовал ему англиканского священника, готового оправдать это деяние на основании Писания. Это предложение было отвергнуто. Некоторые члены парламента полагали, что, учитывая сообщения о состоянии здоровья Марии, все эти махинации были пустой тратой времени, так как женщина и так вот-вот умрет.

5 сентября 1586 года Елизавета учредила особый трибунал, которому надлежало рассмотреть обвинение против Марии, а его решение должно было быть рассмотрено судом Звездной палаты[125] и затем ратифицировано парламентом. Чтобы обеспечить быстрое завершение дела, Бёрли вновь созвал парламент, сказав: «Таким образом, ответственность распределена между всеми, и все довольны».

Мария поняла, что вскоре состоится еще один, вероятно последний, переезд, и попросила разрешения расплатиться со слугами, но Паулет неразумно отказал ей. В любом случае ее деньги теперь находились в Лондоне. Мария дала слугам расписки и приказала им обратиться во французское посольство за выплатой задолженности или за помощью в возвращении во Францию. В день отъезда Паулет запер девятнадцать слуг, которые не ехали в Фотерингей, в их комнатах, а к окнам приставил охрану. Уолсингем выбрал хорошего тюремщика.

Мария была слишком больна, чтобы ехать верхом, поэтому хорошо вооруженные люди везли ее в карете в сопровождении двухсот всадников под командованием сэра Томаса Горджеса. На всем протяжении путешествия — а Марии не сказали, куда ее везут, — она сидела в карете выпрямившись, глядела на вооруженную охрану и допрашивала своего кучера Роджера Шарпа. «Несчастная государыня опасалась, что ей перережут горло». Она боялась не смерти, а того, что умрет без публичного покаяния, а ее убийство представят как самоубийство.

Кортеж покинул Чартли 21 сентября и провел ночь в Бёртоне. Затем он передвигался медленно, делая от семи до пятнадцати миль в день, и прибыл в Фотерингей 25 сентября. Единственным путем в этот мрачный замок была дорога под названием Перрио-Лейн. Мария взглянула на Фотерингей и произнесла: «Перрио! Я пропала!»