Мария в поисках кита

Это — очень старая балеринка. Ее платье, когда-то бывшее белоснежным, пожелтело и стало похоже на кусок несвежей марли. Стразы, что украшали его, давно отвалились, оставив после себя микроскопические темные пятна. Сохранился лишь один-единственный — и он сверкает теперь в три раза ослепительнее, он сверкает изо всех сил, как будто отдуваясь за своих пропавших собратьев. Золотая краска на туфельках облупилась, да и лицо пострадало от времени: оба глаза под еще четкими бровями стерты, зато рот остался в неприкосновенности. Одна сплошная красная полоска, похожая на скобку с загнутыми вверх концами.

Слепая балеринка улыбается, да-да!

И несмотря на преклонный возраст, все так же бодро перебирает ножками, подпрыгивая на металлическом стержне, — «пам-парампам-пам-пам», «пам-парампам-пам-пам»…

Завод уже давно должен был кончиться, но он почему-то не кончается.

Так не должно быть, это неправильно и противоречит всем существующим законам механики и элементарной логики. Но на логику всегда можно закрыть глаза, особенно когда у тебя их нет. Я вовсе не хочу быть слепой и болтаться на стержне, бесконтрольно (хотя и ритмично) суча ногами. Но на несколько мгновений я все же поменялась бы местами с балеринкой: только для того, чтобы увидеть лицо Кико целиком. Целиком, а не только его правую половину.

В зеркалах на откидывающейся крышке он не отражается. Ни в одном из шести.

Так не должно быть, ведь фрагменты своей собственной физиономии в паре зеркал я вижу прекрасно. И это — именно я, какой я себя знаю: двадцатипятилетняя симпатичная девушка по имени Тина. Ничего во мне не изменилось с тех пор, как я обнаружила, что лодки на Талего подвержены чрезвычайно редкой болезни под названием прогерия.

Быстрое, почти ураганное, преждевременное старение.

Оно настигает до этого вполне здоровых младенцев в возрасте одного года и тащит за собой целый воз старческих хворей. А параллельно с этим стареют кожа и внутренние органы, истончаются и становятся хрупкими кости, и редко кто из одряхлевших детей доживает хотя бы до двадцати. Удивительно, что ВПЗР еще ни разу не обращалась к такой вкусняшке, как тема прогерии, в своих надменных некрофильских романах… Удивительно и то, что я никогда не думала о них, как о некрофильских. Эстетских, и немного вычурных, и немного избыточных, и немного безграмотных, и немного лгущих себе и другим, и немного льстящих — да, но не некрофильских. Куда подевалась моя обычная лояльность? Неужели перекочевала на левую половину лица Кико, которая с некоторых пор стала мне недоступна?

Кико не отражается в зеркалах.

Но он не вампир, это было бы слишком просто, слепая балеринка все еще танцует. Сучит ножками в туфельках с остатками позолоты. Стержень, на котором она вертится, вбит в подобие крошечного помоста (под ним обычно скрывается валик с записанной мелодией). И по помосту растеклось какое-то темное пятно. Несвежее, давно высохшее, как будто в шкатулку кто-то неосторожно плеснул жидкостью. По характеру затека можно судить и о характере жидкости: она была вязкой. Она была несколько плотнее, чем просто вода. Вино? Ликер?.. Черт возьми, это — всего лишь пятно! Деталь, свидетельствующая о том, что ящик с балеринкой побывал в переделке. Лимонад? Растаявшее крем-брюле, которое так любят мальчики-мечтатели ли?.. Точный цвет пятна определить невозможно. Оно просто намного темнее, чем сам помост. Речь идет об оттенке. Только и всего.

Мне не нравится это пятно.

Намного больше, чем выцветшее платье, и слезшая позолота туфелек, и стертые глаза. И платье, и туфельки, и балеринкины глаза изнашивались постепенно, честно проживая свою игрушечную жизнь внутри шкатулки. А пятно возникло внезапно, настигло крошку-помост как… как… прогерия.

Проклятье! Слово, о котором я вспомнила минуту назад, колом стоит у меня в горле. Самопроизвольно набирается курсивом. Самопроизвольно меняет шрифты, чтобы предстать в наиболее выгодном свете и отложиться на подкорке:

Times New Roman

Comic Sans Ms

ВПЗР — вот кто постоянно грешит сменой шрифтов в текстах; этой кичливой идиотке кажется, что именно так можно привлечь внимание к одной из ее мыслей, якобы претендующих на афористичность. И сколько бы ни убеждала ВПЗР ее редактор Лорик, что подобные графические экзерсисы только напрягают, раздражают и сбивают читателя с толку, ВПЗР продолжает гнуть свое. Прогерия, прогерия, прогерия, будет ли этому конец? Как избавиться от этого слова, в какую задницу его засунуть?!.

Я злюсь, я почти что в бешенстве, но на фрагментах моей физиономии в зеркалах это никак не отражается.

И Кико не отражается. По-прежнему. И по-прежнему вращается вокруг своей оси балеринка. А проклятое «пам-парампам-пам-пам», вместо того чтобы сдохнуть в конвульсиях, лишь набирает темп.