Мария в заповеднике

Мария хранила таинственное молчание, и Магнус, также молча, все шел и шел вслед за ней, то пригибаясь под нависшими сверху балками, то переступая широко через углубления и трещины под ногами. В одном из таких вот черных проемов Магнус отчетливо услышал течение воды. Он замешкался, преодолевая препятствие, и, пока осторожно перешагивал журчащую канаву, меньше всего желая оказаться в ее загадочной черноте, вдруг с неприятным чувством обнаружил, что потерял Марию из виду.

Магнус повертел головой, подумал и тихо позвал:

— Мари-и-я?..

Больше он уже ничего не успел сказать. И даже пожалеть о том, что осмелился произнести слово в этой древесной усыпальнице, он смог только много минут спустя, когда пространство вокруг него опять улеглось. Магнус решил, что на него обрушился не только весь этот невозможный мохнатый дом со всеми его столетиями в придачу, но и само небо сверзилось напоследок ему на голову — ночные птицы, перепуганные, как дуры, в невероятном количестве поднялись внезапно со своих невидимых гнезд и в полном молчании, но зато с оглушительным хлопаньем мерзостных жирных крыльев, долго носились, кажется, с намерением окончательно разнести свое изумрудовое гнездовье.

— Ну, где же вы, Магнус, идите сюда! — услышал Магнус из глубин паутины спокойный голос Марии, когда птицы, наконец, невидимо расселись и угомонились.

Он решил быть осторожней теперь, но внезапная мысль вдруг остановила его совершенно.

— Магнус! Я вас жду, — все так же спокойно произнесла где-то рядом Мария.

— Но… — Магнус в удивлении подбирал слова.

— Что опять стряслось там с вами? — позвала Мария.

— Но ведь они… эти… с крыльями… не оборвали ни одной паутины!

— Идите, идите сюда, не обращайте внимания, тут есть много чего… — позвала его нежно Мария.

Магнус пожал плечами и теперь, собственно, не церемонясь, двинулся напролом. Паутина залепила ему лоб, глаза, но зато он сразу наткнулся на свою провожатую.

— Осторожно, здесь вода, — предупредила Мария, огибая что-то в углублении.

Магнус услышал отчетливый плеск ниспадавшего где-то рядом с небольшой высоты ручья. Он сделал еще несколько шагов, стараясь ступать след в след за Марией, и они остановились перед небольшой каменной чашей, вода в которой набиралась, вытекая из мшистых камней, кружила тихо вдоль каменных бережков и стекала вниз, с мягким шумом перекатываясь через небольшую запруду.

— Мы почти у цели, — сказала Мария и повернула вдоль озерца вверх — туда, где виднелось какое-то нагромождение из камней.

Они взошли невысоко вверх по камням, и Магнус, вслед за Марией, оказался перед входом в глубокий грот. Здесь Мария остановилась, обернула свое лицо к Магнусу и долго посмотрела ему в глаза.

Магнус этот взгляд с честью выдержал, и даже без тени сладострастия: Москва! Цивилизация держала его в узде!

Мария стояла, выгнув спину, откинув назад голову, и почти касалась Магнуса своей высокой грудью под рубашкой с решительным воротничком. Она, правда, была в брюках, и это не слишком помогало огню вожделения несколько старомодного, модернистского художника Магнуса, любившего, видеть на женщине длинные платья, но было бы странным даже для Москвы — даже Цивилизации! — если бы он вообще не подумал о себе сейчас хоть на минуту — хоть секунду! — как о многодумном пленнике Цирцеи, и не стал бы готовиться тайно к чему-то очень определенному.

— Вот мы и пришли, — прошептала Мария самым глубоким, грудным, не оставляющим никаких сомнений женским голосом.

ГЛАВА X

— Итак, Магнус опять будет говорить этим аборигенкам — с их первобытнообщинными «ушами спаниеля» под платьем вместо аппетитных, новеньких, полиорганосилоксановых грудей — про их превосходство над женщинами Цивилизации, как он это делал в Союзе в Южном Полушарии, будет клясться им, что в Большом Конгрессе такой жертвенности в женщинах уже не встретишь, что они там теперь только мастурбируют в свое удовольствие, лесбиянствуют, мужчин без денег и контрацептива к себе не подпускают — ну и все прочие выдумки, которые только родит воспаленный мозг всех высокодушевных парней вообще, и московского Магнус — в частности…

Йоцхак и Дермот были в креслах у себя в Домике, а Пер опять философствовал, испытывая терпение Персонала.

— Было бы опрометчиво, — сказал он, — игнорировать идеи конкурирующей фирмы, мы просто обязаны со всех сторон рассмотреть эту странную, на первый взгляд, версию…

— Наконец-то у нас мужской разговор, — заметил Йоцхак Смоленскин. — Даже офицер Уэлш на этот раз не заснет.

— Что такое, Йоцхак?

— Я хочу сказать, наконец-то мы поговорим о женщинах…

— Размечтался! — оборвал его Уэлш. — О женщинах! Вот увидишь, Пер будет говорить… о самках.

— Я могу не употреблять этого слова, dear Уэлш, если оно тебе не по душе, — сказал Пер, — хотя с ним мне удобно оперировать понятиями: как только мы станем думать, что речь идет не о первобытном стаде аборигенов, то делать нам здесь будет уже нечего…

— А как же Мария? — спросил машинально Уэлш.

— В конце концов, ты волен думать, что хочешь, о моем отношении к племяннице Калиграфка, — отмахнулся Пер.