Мария в заповеднике

Пер, увлеченный неслыханными речами своей возлюбленной, почти позабыл про жертвенник, но теперь, обратившись туда с новым любопытством, он увидел, как под гротом две сверкающие блестками девицы вводили на каменное ложе украшенную драгоценностями обнаженную дочку Министра Ольгу. Пожалуй, никто из иностранцев не мог ожидать такого шоу от больших империонов. Грот изнутри полыхал переливающимися огнями. Зрелище ложа Матери Наследника сквозь широкие проемы в камнях открывалось со всех сторон зрителям импровизированного амфитеатра, который неистовствовал, раскачивался, нависал вокруг в корчах. Сама Ольга словно горела, она взошла и опустилась на каменную поверхность дикой своей кровати, как подхваченное горячим потоком перо Жар-птицы, и сразу обе отблескивающие девицы попятились вон из шатра и скрылись из глаз, оставив бедную Ольгу один на один с затемненным разумом, теперь прилепившимся к скалам и свисавшим гроздьями с сухих деревьев, потолков и перекрытий по всему изломанному периметру развалин. Ольга, конечно, ничего не могла видеть из своего грота, кроме мрака вокруг, но сама она лежала теперь, ярко освещенная, словно под увеличительным стеклом на виду тысячеголового древнего зоологического чудовища. Было бы странным, если бы никто из Персонала не почувствовал себя сейчас одним из тех космических богов, которые якобы тысячи лет назад впервые столкнулись с древней культурой диких двуногих тварей земных.

Цаца появился внезапно. О нем как-то все забыли, завороженные зрелищем пылающей под шатром Ольги, и только по глубокому вздоху всего осатаневшего амфитеатра — как будто бы на арену к гладиатору выпустили, наконец, тяжелого льва — можно было понять, что невысокая фигурка, материализовавшаяся из темноты уже перед самым входом в грот, и есть тот самый основатель династии, который должен был теперь взойти на священное ложе к Ольге!

Цаца был одет сверху до пояса в грубый доспех из толстой кожи, а ноги ему покрывали до колен войлочные ленты — и вот, весь этот наряд являл безумствующим зрителям ничем не защищенные, худые чресла Цацы, но еще больше ощущение беспомощности придавала этому странному воину сама безвольно склонившаяся вниз его боевая пика! Кажется, Цаца не смел поднять глаз туда, где его ожидала смерть.

Посреди возбужденной тишины, которая походила теперь на дыхание жерла вулкана, раздались один, затем другой крики жреческих заклинаний, и вот уже все пространство на Развалинах застонало эзотерическими выкриками, призванными подбодрить жениха и побудить его к действиям. Цаца сделал шаг и сразу остановился, как это делают большие ящерицы, передвигаясь. Сама Ольга уже давно не шевелилась на своем неласковом ложе. Амфитеатр взревел. И Цаца, как варан, сделал еще одно медлительное движение к входу в грот.

О чем думал теперь рыцарь истинной духовности на Земле Истома Магнус, можно было только догадываться… Гул над развалинами Усадьбы нарастал, и вот уже не отдельные подбадривающие Цацу крики, но всеоглушительный и несмолкающий рев тысяч первобытных глоток буквально втолкнул Цацу под своды жертвенного шатра, и здесь он первый раз посмотрел на Ольгу своими маленькими глазками.

Пика у Цацы, однако, пребывала все в том же ослабленном состоянии, и можно было бы подивиться этой чисто человеческой реакции у дикаря — ведь только конь-производитель способен идти напролом, не разбирая дороги, на кобылу, лишь завидев ее, не обращая внимания на препятствия, но человеческий мужчина не каждый сумеет исполнить в таких условиях подобный номер — подивиться и, таким образом, придать Цаце человеческие свойства и качества. Но стоило внимательно посмотреть Цаце в лицо, и было сразу видно, что перед девушкой оказался абсолютный онанист и самоудовлетворитель — качество, лежащее как раз посередине между царством животных и человеческим обществом, а именно — в стаде культурных землян. Ни одного чувства к обнаженной Ольге не вздрагивало на этом лице, и если в обычное время у краймеров все внимание обращено на внешний мир и на поживу, то на Цацином лице теперь замер, быть может, единственный миг, когда все его внимание истинного краймера было обращено исключительно на самого себя, а если быть точным — то лишь на определенную часть своего тела, но, увы… руки у Цацы были крепко скованы сзади!