Маримба!

Мама с папой вполне могли дожить до сегодняшнего дня, и прийти ко мне – нарядные, торжественные, с трогательными подарками. Могли бы, если бы судьба распорядилась с ними как-то по-другому. Бабушки с дедушками – вряд ли, им бы всем теперь было больше ста лет. Кроме моей любимой бабули. Она была моложе всех, вышла замуж за деда в семнадцать лет.

– Да! А расписалась в восемнадцать! – всегда рассказывала бабушка.

– Почему?

– Почему-почему… Потому что в семнадцать не расписывали!!!

– Ты знаешь, что ты есть у меня практически в каждой книжке? Под разными именами, – сказала бы я ей, красивой, в шелковом платье, смеющейся – бабушка иной не бывала в гостях. Дома могла похандрить, залечь с томиком Бунина или Стендаля на два-три дня и ни с кем не разговаривать. Но на празднике от бабушки всегда сыпались искры, и ее, в отличие от моего папы, никто не боялся.

– Я всегда знала, что ты молодец! Больше всех внуков тебя любила!

Это правда, любила и никогда не скрывала этого от других внуков.

– Мам, а вот и я! – помахала мне рукой Катька с экрана монитора, который я на сей раз отвернула от праздничного стола с родственниками и друзьями. – Ты обо мне соскучилась?

– Жуть как соскучилась, – засмеялась я. – Ты что, уже выходить собралась, так рано?

– Здесь творческая жизнь как-то рано начинается, знаешь… Людям репетиции назначают в девять утра! И никто не думает о том, что художник любит спать утром, а разговаривать и тем более творить не любит. Мам…

– А?

– Ну ты знаешь, что я о тебе волнуюсь, да?

– Кать…

– Я все жду, чтобы ты наконец куда-нибудь пошла.

Я вздохнула.

– Катюнь… Так мне и дома хорошо. А если ты волнуешься, я пойду куда-нибудь… В цирк… Или в Парк культуры…

– Имени Горького?

– Да. На карусели… Или в кривые зеркала посмотрюсь. Помнишь, как ты маленькая хохотала, увидев себя?

– Мам… – Катька смотрела на меня с любовью и нежностью.

А я почувствовала себя неловко. Что-то я заигралась в свое одиночество. Вот же она сидит, напротив меня, пусть не рядом, временно. Но ей так нужно сегодня.

– Катька, не обращай внимания…

– Мам, мам, – прервала меня дочка. – Может, я и неправильно отношусь к дням рождения… Ну ты знаешь…

Знаю, конечно, как Катька трепетно относится к своему и вполовину меньше к моему, но тоже серьезно. Когда она была маленькая, то часто плакала от несоответствия своих подарков, тех, что она придумала и сделала для меня собственными руками, и своего представления о том, что бы она хотела подарить мне. Я пыталась давать ей какие-то деньги, чтобы она дарила мне вещи из магазина – заколки, тряпочные резинки для моих длинных волос, но эти подарки она вообще не считала за что-то стоящее.

– Катюня, а если ты не наврала, что уже купила мне подарки, то, может, ты мне их покажешь?

– Наврала? – тут же обиделась Катька. – Мам, ты что? Покажу, конечно… Наврала…

Катька отбежала от монитора, я услышала, как она шуршит чем-то. Она быстро вернулась обратно.

– Вот! Смотри! – она поднесла ладонь к экрану. – Нравится?

На ладони у Катьки лежали сережки – два просто огромных, очень изящных цветка, с камешком посередине.

– Это мне?

– Мам, ну сколько можно носить одни и те же сережки сто лет!

– Двадцать… Или двадцать два… Мне их папа подарил… В смысле Данилевский.

– Да, ужасно трогательно! Я помню, ты что! Как это забудешь! Ты их два часа выбирала, потом увидела, поняла, что они твои, его за это время чуть не взорвало, и ты их теперь носишь пожизненно…

– Да нет, Катюня, ну просто они такие мои…

– А эти, мам, смотри, что, не нравятся? Мне хотелось, чтобы ты в день рождения была просто красоткой… Хотела сказать: «Надень…» Представь, как они на тебе будут, – здорово, правда?

– Здорово. Катька, убери сережки, а то что-то меня от этой нереальности уже стало подташнивать. Хуже, чем в тюрьме на свидании за стеклом…

– Что? – аж задохнулась Катька. – Хуже?! Да что ты понимаешь…

– Я точно не все в жизни понимаю, Катюнь.

– Мам, не обижайся, извини, но просто как ты можешь сравнивать… Ладно, не надо было эти сережки сейчас доставать, действительно глупо как-то. Я еще купила тебе Стругацких – такое издание, как будто под твою диктовку составленное: здесь все твои любимые повести, и «Малыш», и «Волны гасят ветер»… ну всякое.

– Спасибо, – искренне сказала я. – Ты помнишь, что я нарисовала после того, как прочитала «Малыша».

– Помню, – захохотала Катька. – Себя, но с зеленым лицом! Непонятно только почему, у Малыша в повести лицо – фиолетовое!

– А у меня – зеленое, Катюня…

Я незаметно выключила компьютер. Пусть Катька думает, что прервалась связь, и с хорошим настроением пойдет на свою встречу. И так не спала всю ночь из-за моего эгоизма. Надо было сказать, что я уехала. Ладно, уже не сказала.

Запел телефон.

– Мам, ты что, выключила компьютер?

– Я?

– Нет, я! Что, я твоих штучек не знаю? Чтобы закончить на этой веселой и радостной ноте… Лицо зеленое, кровь голубая, а настроение – бодрое! Включай обратно! Я быстро оденусь, пока соединяется… Все, мамуль, – вернулась она буквально через минуту к монитору. – Я правда побежала, видишь, я уже готова…