Марина

— Он завел себе другую… — сказала она. — Только прошу вас, ничего не предпринимайте со своей медвежьей грацией.

— Хорошо, не буду, — пообещал я. — А что, теперь нельзя поставить на место мальчишку, который опозорил девушку?

— Ой, не говорите вы таких слов. Нет теперь тут позора. Нет теперь и мужества. Есть эмансипация. Маринка может утешаться, что он ее любил. И вспоминать прекрасные времена. И вообще, если вы думаете, что все на ее стороне, то ошибаетесь. Ваша Жанна подготовила ей хорошую встречу из больницы. Знаете, я боюсь…

— Чего?

— Уйдет она от нас. Уйдет, понимаете?

— Если актриса — не уйдет. Вот он уйдет.

— Этого–то я и боялась. Не трогайте вы его. Он сам ляпнется, вот попомните мое слово, видала я таких. Но пусть не из–за нее. Не хватало ей еще считать себя виноватой.

А Маша, оказывается, и не замечает, что я стал терпимей!

— Хорошо, не буду… Но позвони там кому–нибудь, сделай так, чтоб завтра он был.

— Сделаю. Вы придете вечером на капустник?

— Конечно. Сашок хороший мальчик. И я рад, что ему дали звание.

Мы разошлись до вечера. Я думал об этой студенческой истории, и она мне не нравилась. Завтра после института надо навестить Чудакову, — что ей там одной в голову взбредет? Лучше уж лишусь этой мадам со справками, которую Машка упорно называет «моей Жанной». Хотя нет. Ничего л не буду предпринимать, тут уж Маше виднее. И эта девочка, Кириллова жена, тоже пусть входит в суть дела. Вот, не поговорил с Машей насчет нее, а ведь надо бы. Явно двусмысленное положение — выгнать мужа, взять жену. Да как она еще защитит диплом? И что делать с Кириллом? Он, конечно, после женитьбы притих, но уж такой халтурщик, что просто сил нет. А за руку не схватишь.

Вечером пришлось вспомнить о Кирилле. И не мне одному.

Среди актеров нашего театра и приглашенных гостей из других мое внимание привлекла группа детей. Дети были разного возраста, от первого класса до десятого. Они вертелись вокруг Володи Рокотова. Он с молодости занимался с детьми, а потом ушел из театра вообще и занимается только с детьми в своей удивительной студии. Добровольно это обычно не делается, поэтому вокруг Рокотова было много кривотолков.

Вокруг моего имени тоже было много разговоров, когда я добровольно снял с себя обязанности главного режиссера. Не может быть, чтоб люди так уж не понимали тех, кто лишен честолюбия, как Володя или я. В этом смысле мы, конечно, оба не совсем актеры. Скорей всего, Володя гораздо раньше, чем я, понял прелесть общения с детьми. Ведь если б мы им только давали! Мы же еще и берем, берем то, что можно взять только у молодости.

И плевать, что не до конца он актер. Пойду дальше и выскажу крамольную мысль: а почему, собственно, театр (для актеров, разумеется) считается единственным храмом? И сам я так никогда не думал, и детей этому учить не следует. На свете есть много вещей кроме искусства. Есть люди, есть дети, из которых вырастают или не вырастают человеки.

И вот Володя, блестящий и талантливый актер, фантазер, умница, вдруг уходит из театра и занимается только с детьми. Начинает с самых маленьких, растит не одно поколение актеров, но все это почему–то скользит мимо сознания его бывших товарищей, и они не могут придумать никакого объяснения этому, кроме плохого характера, разгильдяйства и чудачества. А он вовсе не разгильдяй. Ну, рыжий, ну, всклокоченный, ну, глаза вытаращенные, рачьи, худ, как Дон Кихот, нос — рубильник, как теперь говорят, на семерых рос, одному достался; А в глазах — честный азарт, трезвое безумие вдохновения, да еще руки, какие положено иметь хирургу или пианисту, — чуткие, выразительные.

Я несколько раз был на его детских спектаклях. Передать, что там к чему, — невозможно. Просто целая шайка маленьких, вдохновенных Рокотовых, от которых не знаешь чего ждать в следующую минуту. Кстати, в отличие от престижных детских студий, куда родители стараются воткнуть детей, Рокотов принимает к себе всех, кто пожелает. И всем находит дело. Я даже послал к нему одного своего стажера, такой у нас в институте есть умница — казах, Сакен его зовут. Тот так заинтересовался, что выпросил разрешение сделать преддипломный спектакль у Рокотова. С детьми.

И вот этот–то самый хороший человек, Володя Рокотов, зачем–то явился на вручение премии Сашку Петрову. А с ним почему–то кроме детей явились двое моих студентов — Передреева и Воробей. Я подошел к ним.

— Вот, Сашка пришли поздравить, — сказал Рокотов.

— А ты, Лаура, какими путями? — спросил я.

— Она со мной.

— Я же занималась у Владимира Петровича.

— А ты, Клим?

— А я с Лаурой…