Марина

Так уже было. Была такая погода, и так говорил прохожий… И ей кажется, что люди живут не один раз. Что одновременно на свете живут несколько «я» одного человека, параллельных друг другу и не пересекающихся. В одной из ее жизней на этой улице, да–да, на этой, был дом… Там было много этажей, и на каждом были нарисованы двери, в которые нельзя войти. Был лишь один обитаемый этаж. Там жили двое стариков… Да вот же они идут ей навстречу… Вон, те, которые держатся за руки. Какие старые и какие сильные… Они не узнали Марину, прошли мимо. Заняты беседой. За сто лет жизни они не наговорились. Да вот же дом, вот он, вот он!

Все было так, как она и помнила: фальшивые двери на нижних этажах, луна в фонаре–крыше, не было только тишины. Сверху несся приглушенный детский смех. Она уверенно поднималась по лестнице.

Перед ней распахнулась дверь обитаемого этажа. И глазам открылась огромная комната, освещенная множеством ламп. По комнате бегали разноцветные дети — и совсем маленькие, и побольше. Но они отличались от обычных детей своим видом. Береты с огромными перьями, цветные камзолы на мальчиках, длинные платья из кисеи и бархата на девочках. Эта одежда лишала их возможности двигаться резко и расхлябанно, они были грациозны и нежны. Голубое с коричневым, серое с розовым, малиновое, черное и белое — любой цвет был чистым и ярким.

Посреди комнаты стояли двое мужчин. Один был тощ, рыж, лупоглаз и похож на Дон Кихота. Второй был молодой азиат со знакомым лицом.

— А, вот ты и пришла, — сказал Сакен, — долго искала?

— Нет.

— Ну, значит, я правильно нарисовал план. Марина не помнила, чтоб ее приглашали и даже давали какой–то план, но не стала возражать, чтобы не нарушить своего изумления.

Рыжий человек захлопал в ладоши. Застыли странные дети, прекратив разговоры и смех.

— Дети, — сказал рыжий человек, — вы должны привыкнуть к этим костюмам и носить их так, как носите обычное платье. Вы пришли ко мне, чтобы научиться быть актерами, художниками. А художник не имеет права быть обыденным, таким, как все. Другое платье научит вас другому движению и другим привычкам. Вы должны стать красивыми и неторопливыми. И еще вы должны очень хотеть стать настоящими художниками. Это — мое главное и единственное требование. А знаете ли вы, кто такие художники? Зачем они существуют? Зачем существует театр?

Дети думают недолго, одна бойкая девочка почти тут же поднимает руку.

— Ну, говори…

— Чтобы показывать, как бывает в жизни…

— Нет, нет, — перебивает девочку толстый мальчик с мечтательным лицом, — совсем не как в жизни, а лучше, лучше, вот что!

Поднимается невообразимый шум и гвалт, каждый хочет сказать свое, присоединяется к тому или другому мнению. Это еще не оркестр, а так, волнующая душу настройка инструментов. Но вот рыжий человек делает вдохновенный взмах руками — шум стихает.

— Вы все правы, — говорит он. — Да, чтобы показать, как бывает в жизни. А главное — как должно быть в жизни. Но для этого нужно знать это самим. Хотите ли вы знать?

— Да! Да! — кричат дети.

Марина, сама того не замечая, кричит вместе с ними. И кто же не хочет знать, как бывает и как должно быть? Разве что тот, кто родился нравственно глухим, лишь эти мертворожденные уверены, что все знают.

Мы же с вами, дорогой читатель, надеюсь, тоже хотим знать, как бывает и как должно быть. Мы мучительно ищем правду вместе с Медеей и Антигоной, с Джульеттой и Марией Стюарт, с Элизой Дулитл и Ларисой–бесприданницей. Вы хотите знать, как живет Марина Морозова? Смотрите на сцену. Это и есть личная и общественная жизнь героини. Другой не получилось. Так есть. Должно ли быть именно так? Автор не знает. И потому позвольте опустить занавес.