Марина

Не будем больше глазеть на него, показывать пальцем. Чем кумушек считать трудиться…

А перед залом застыл в поклоне еще один герой, гораздо более симпатичный.

Василий Михайлович Воробьев!

Он по–прежнему моложав, добродушен и легок на смех. А где его дочь? Где та паршивка, в которой он не чаял души, о которой столько думал и так заботился?

Наверное, читателя несколько удивило в свое время то, как Василий Михалыч и Анечка умудрялись не понимать друг друга, подозревать друг друга в одних и тех же пороках, прежде всего в равнодушии, но как они все–таки любили друг друга? Что ж, все осталось по–прежнему. Правда, только на расстоянии, потому что Анечка с мужем снимают комнату далеко, аж на Голодае.

Спросите: что ж, приехал брат из Амстердама, сестра с Камчатки, места в квартире стало мало? Никто не приехал, квартира по–прежнему уютна и просторна, только вот…

Только вот почему рядом с Василием Михалычем вышла на поклон Алина? Ну да, как же можно забыть: Алина теперь его жена. Утром следующего после свадьбы дня Василий Михалыч и сам удивился такому факту: Алина — его жена. Он ущипнул себя за щеку, подумал–подумал и… засмеялся. Глядя на него, захохотала и Алина. Так они теперь вдвоем и хохочут. Только не надо думать, что у этого смеха есть второй план, трагический подтекст или что–то подобное. Просто они оба веселые люди. Сколько ума, сколько юмора, сколько сил. Вокруг них бурлит светская жизнь, вечером они принимают гостей, а по утрам поют и пляшут.

А вот вынырнула одинокая фигура то ли девочки, то ли дамочки со светлыми, почти белыми глазами, с мелкочертным, но достаточно звероватым личиком. Валя Ермакова! Все чистишь что–то, стираешь, труженица? И глаза твои беленькие кажутся выстиранными и накрахмаленными. Где ты теперь? Где твоя норка, куда схоронилась, куда юркнула?

Но ничего не известно про Валю, как, впрочем, не было известно и ранее: кто такая, зачем, почему?

А вот несется рыжий смерч, тайфун по имени Ксения: ревнивая, вздорная, громогласная, открытая, добрая, щедрая, великодушная. Она бессовестно растолстела, родив троих детей, но не только не отказалась от работы, а требует ее. Играет стряпух, официанток, каменщиц и кондукторов в тех фильмах, где ее муж играет главные роли. Она мотается за ним по съемкам, прихватив младшего младенца и оставив двух других бабушке с дедушкой, сама следит за костюмами Игоря для съемок, попутно изничтожая предполагаемых соперниц. Игорь изменился меньше всех: он по–прежнему красив, спокоен, вдумчив. Разве что чуть испуган успехом, да еще больше, чем раньше, боится оставить после себя дурно написанную жизнь или, хуже того, кучу изодранных, грязных черновиков, подобных несвежему белью.

Многие считают эту пару мещанской, обвиняя их в солке грибов, варении варений и прочих страшных грехах, вроде супружеской верности. Но Игорю и Ксане нельзя сказать «слабо», они не примут вызова, потому что достаточно хорошо знакомы друг с другом и сами с собой. Идите, ребята, а то подгорят пеленки.

А вот, как с потолка свалилась, и Жанна. Джинсы, черные очки, сапоги–дутики. Она по–прежнему где–то учится, не там, куда ушла после ленинградского института, а, сменив их (институтов) штуки три, — в четвертом.

Педагоги ленинградского института еще долго обсуждают легенду о Жанне. О том, как она, провалившись на экзамене по мастерству, пришла к декану, положила перед ним зачетку и сказала:

— Вот тут стоит двойка. Мне нужна хотя бы тройка. Исправьте, пожалуйста, и поставьте печать.

Загипнотизированный декан сделал все, как она велела, и, только отпустив Жанну, схватился за голову и побежал к Мастеру каяться. До сих пор он считает, что Жанна применила колдовство.

Одно время автору ничего не было известно о Жанне, но потом она вдруг стала попадаться в ресторане Дома литераторов в городе Москве. Из знающей и опытной пифии она превратилась в восторженную девушку, сломя голову бегающую по выставочным залам, премьерам и просмотрам.

Она ведет дневник. Записывает умные мысли, услышанные за день. Вести дневник Жанна учится не напрасно, это может пригодиться ей в будущем, потому что у нее на примете есть один писатель, которому очень не хватает своей Софьи Андреевны.

Бывая в Ленинграде, Жанна приходит на Маринины спектакли, потом вламывается в гримуборную и громким, уверенным тоном сообщает Марине свое мнение об ее игре.

— Но вообще–то ты молодец. Я, когда вижу тебя, начинаю жалеть, что ушла из Театрального.

Марина не поправляет Жанну. Ушла или «ушли» — какая разница. Но в Ленинграде Жанна бывает редко, ей особенно и некогда.

Сейчас она бежит на курсы водителей автомобилей. Это значит, что дела ее продвигаются, иначе зачем ей водить машину, которая имеется не у нее, а у писателя?

Виктор Лагутин! Ну что же ты еле двигаешься? Что ты спишь на ходу? Ах, ты живешь, как тебе нравится?