Марина

– Василий, значит… Назначаю тебя смотрящим, Василий. Это, разумеется, помимо твоей основной работы. Стройка наша всесоюзная, у всех на виду. Приезжают с гастролями и певцы, и целые театральные бригады со своими постановками, и зарубежные артисты бывают, и партийное руководство. Безопасность и порядок требуются. В твои обязанности входит смотреть в оба и слушать внимательно.

Где что услышишь… подозрительное, к примеру, диверсию кто захочет какую-нибудь устроить или недовольство проявляет… Сразу сообщаешь мне. …А за это я тебе при случае характеристику хорошую напишу, и вообще, в накладе не останешься. Не всегда же тебе в шоферах ходить… Ну, как согласен?

Василия уговаривать не пришлось. Он сразу согласился.

– Ну, вот и хорошо, – убирая справку об освобождении себе в стол. – Иди в отдел кадров и помни о нашем уговоре. Жду тебя с новостями.

– До свидания, Фёдор Иванович, – Василий услужливо попрощался и вышел.

Как только закрылась за посетителем дверь, начальник, облокотившись о спинку стула, довольно заулыбался.

– Давненько я так не радовался.

В дверь снова постучали.

– Можно?

– Заходите.

Рабочий день начальника отделения милиции продолжился, но вечером домой Фёдор Иванович всё же ушёл пораньше.

– Фрося давай есть, – с порога крикнул он жене.

Помыв руки и переодевшись, прошёл к столу.

– Чего ты сегодня так рано?

Жена поставила на стол тарелку гречки с двумя котлетами.

– Сегодня у меня был удачный день. Не всегда же мне допоздна на работе торчать, – ответил, нарезая хлеб. – Принеси-ка чего-нибудь солёненького.

А сам встал и достал из буфета початую бутылку водки.

Поставив и для себя тарелку с едой, жена села напротив него.

– Что-то я не припоминаю день, когда ты задерживался, – съязвила она.

– Радуйся. – Фёдор Иванович налил водки себе в стакан и в рюмку жене. Зацепил вилкой солёный огурец.

– За нового агента, – он чокнулся с ней и залпом выпил, заедая огурчиком.

– Значит, опять стукача нашёл. Сколько их уже у тебя? – жена тоже выпила и начала есть.

– Ничего ты, женщина, не понимаешь.

– Что я должна понимать, что ты, как тарантул, паутину плетёшь, чтобы потом побольнее какого-нибудь ужалить? Мало у нас сталинских репрессий было, так и ты туда же. Удивляюсь тебе, Фёдор. Столько лет живу с тобой и не могу тебя понять. Детей ты не хочешь. Друзей у тебя нет. …Только и делаешь, что в людях плохое выискиваешь. Заставляешь следить друг за другом, а потом доносить. Зачем тебе это? Ты же видишь, какие замечательные люди здесь работают, а ты их поссорить мечтаешь. Твоя задача охранять их, а ты что делаешь?

– Не строй иллюзий насчёт людей. Они скрытны, а в душе все мерзки и ненавидят друг друга… Вот увидишь, я раскрою все их тайные замыслы. Это во- первых. А во-вторых, люди должны бояться, тогда ими легко управлять.

– Не ровняй всех по себе.

–Ты ещё обо мне как о герое услышишь.

– Да, конечно, – жена, ехидно улыбнулась. Встала и, забрав тарелку, ушла с нею в комнату.

– Чего тебе, курице, зря объясняю, – Фёдор Иванович снова налил себе и выпил, а потом уже принялся есть.

Увёртливый, беспринципный, не умеющий дружить и любить – именно таким был начальник отделения милиции. Работая на стройке века уже несколько лет, Фёдор Иванович держался там вовсе не потому, что горел желанием обеспечить строителям спокойные условия для их такого ответственного и тяжёлого труда. Он не горел энтузиазмом быть причастным к великому, героическому событию – созданию самой большой, самой сложной ГЭС в мире. Вовсе нет. Он работал, потому что такова была его профессия, потому что жил рядом, проклиная свою работу и мечтая о повышении любой ценой. Ни сама стройка, ни люди его вовсе не интересовали. Ему очень хотелось пролезть в начальники повыше. Потому разоблачение тайной диверсии или предотвращение убийства большого деятеля виделись ему даже во сне.

Только-только вступил в свои права шестьдесят второй год. Семья Шнейдеров: мать и сын во главе с отцом семейства, улетали в Вашингтон. Разрешение на выезд из страны они всё же получили. Лёня позволил себя уговорить, надеясь в скором времени вернуться.

Он уезжал с болью в сердце. Любовь к Марине, волнение за её судьбу лишали его жизненной энергии. Но, вместе с тем, он понимал важность обретения профессии, и то, что обстановка в Союзе складывалась не столь благоприятно для лиц еврейской национальности – для них существовали ограничения в поступлении в вуз на ряд специальностей. Конечно, подобные ограничения существовали и для ряда других национальностей, но, как правило, евреев это не успокаивало. Однако решающим фактором отъезда для Лёни явилось то, что их общий знакомый обещал: как только удастся найти Марину, поможет ему вернуться в Союз.