Понабежали любопытные. Но какие-то люди в штатском вдруг набросились на демонстрантов. Стали вырывать из рук лозунги и рвать их. Тех, кто оказывал сопротивление, избивали. Через минуту приехало несколько милицейских машин с мигалками, и всех демонстрантов затолкали в машины.
Когда милиция уехала, те же люди в штатском кинулись к толпе зевак. Один из них схватил за руки Марину и Таню.
– Сочувствующие? – грозно спросил он.
– Нет, что вы, дядечка! Мы из деревни. В Москву приехали Красную площадь посмотреть. Отпустите нас, пожалуйста, – Таня причитала жалостливо, чуть ли не плакала.
– Брысь отсюда! И чтобы я вас больше не видел.
Марина с Таней бросились бежать. Лишь отбежав на далёкое расстояние, они остановились. Несколько минут старались отдышаться.
– Легко отделались. Если бы задержали, то, возможно, и в тюрьму бы угодили. Понятно дело, из училища бы вытурили… Мать точно бы убила! Она мне запрещает с диссидентами из тринадцатой квартиры общаться.
– Зачем же ты это делаешь, если столько бед от них? И я с тобой пошла…
– Я восхищаюсь мужеством этих людей, но самой смелости не хватает.
– Неужели им в СССР так плохо?.. – она тут же поправилась, вспомнив, как ей рассказывал Лёня, что евреям трудно поступить в институт. – Нет, я конечно понимаю, что притеснения были. Сталин умер, так может, сейчас легче стало?
– Эх, Маринка, Маринка. Тебе не понять. У тебя всегда Родина была. …У евреев не было, а сейчас появилась. Израилем зовётся. За столько лет их мученической жизни появилась Родина, их собственная. Не общая, а только их. Вот мы и хотим уехать на родину. На нашу родину.
– И что же? Не пускают?
– Нет. Если бы пускали… Отказывают… Мало того, за это желание в тюрьмы сажают на много лет, в лагеря отправляют, бьют. …Ты же видела, что сегодня произошло. Там все евреи были. Мало у них своих проблем, но они вышли, чтобы поддержать других борцов за свободу.
– Неужели? Какие молодцы. А я трусиха.
– Не ты одна такая.
То, что Марина сегодня услышала от Тани и увидела на Красной площади, повергло её в шок.
Она ехала домой на трамвае и думала.
Марина вернулась домой в расстроенных чувствах. Ей было жалко демонстрантов. То, что их ожидало, пугало. Дома были Мария Петровна и Глеб. Они сразу заметили грустное настроение Марины, и когда сели ужинать, Глеб спросил.
– Мариночка, как дела? Как учёба?
– Скоро заканчиваю. Каких-то четыре месяца, и я дипломированная медсестра, – Марина отвечала без энтузиазма, равнодушно, хотя раньше не скрывала, что очень ждёт день окончания училища.
– А что сегодня делала? Куда-то ходила? У тебя сегодня, кажется, выходной?
– Что ты терзаешь, девчонку? Ходила и ходила. Может, просто так гуляла, – Мария Петровна заступилась за неё.
– Я допытываюсь, потому что вижу, что Марина чем-то обеспокоена. Пусть поделится. Вместе разберёмся… Я волнуюсь за неё, – эти слова Глеб сказал с грустью и с тоской в голосе
Но Марина так и не решилась открыться.
Сегодня, сдав последний выпускной экзамен, счастливая Марина, держа в руках пакет со свежими булочками, вернулась домой. Ключ в дверной замок их комнаты не вставлялся, что означало: дома кто-то был. Марина почему–то, каким-то седьмым чувством почувствовала беду. Она потихонечку открыла дверь и вошла в комнату.
– Мариночка, ты? – слабым голосом спросила Мария Петровна.
Она лежала на кровати.
– Что с вами? – Марина бросила пакет на стол и подбежала к кровати. – Мария Петровна, что с вами, вы вся бледная. Что болит?
– Да всё нормально, – женщина пыталась улыбаться, но у неё это плохо получалось.
Она схватилась за сердце и скорчилась от боли. Марина подбежала к аптечке и, достав валидол, всунула его в рот больной.