Марина

На своём курсе Марину сразу же привлекла одна девушка – Таня Шаргородская. Может, потому что они были ровесницами. Таня много болела и не поступила учиться сразу после окончания школы, но скорее всего, потому, что Таня, как и Лёня, была еврейкой. Невысокого роста, кучерявая, и вдобавок картавила. Марина тосковала по Лёне. Она в мельчайших подробностях помнила их гулянья под луной, его признания в любви и их планы о совместном будущем. Она не мечтала о продолжении их такого короткого романа, ей было бы достаточно знать, что с ним всё в порядке. И когда она ловила себя на мысли, что ищет знакомое лицо в толпе прохожих, что горит желанием спросить Таню о Лёне, то незамедлительно краснела и начинала дрожать от страха, опасаясь возможной встречей навредить ему.

Если бы я могла рассказать им, кто были на самом деле мои родители. Они, наверное, уже и не были бы против меня.

По какой-то причине Тане тоже понравилась Марина, и между ними завязались тёплые, дружеские отношения. Однажды Таня после занятий заговорщицки потянула подругу за собой. Они отошли в укромное место во дворе училища. Девушка протянула Марине стопку листков, скреплённых скрепкой. Это была машинописная версия стихов Мандельштама, Гумилёва, Ахматовой, Цветаевой, Хлебникова, Заболоцкого.

– В продаже не найдёшь, а написано здорово. Почитай, не пожалеешь. Я тебе на несколько дней даю. Если хочешь, перепиши для себя.

– Ой, Тань, спасибо. Премного благодарна. Ты знаешь, я так люблю стихи, но если честно, то дремучая по этой части. Три года на стройке работала. Там, конечно, была библиотека, но о таких авторах я и не слышала. Обязательно прочту. Спасибо тебе большое.

– Да ладно тебе. Читай на здоровье.

Сегодня на дежурстве в больнице Марина совсем не спала, и не потому, что им было не положено. Вовсе нет. Бывало, и нередко, ей перепадал час-другой, когда всё было спокойно, новенькие не поступали, и она могла себе позволить вздремнуть немного. Сегодня была как раз такая спокойная ночь, но Марина все часы возможного сна читала. Взахлёб, восторженно, с переполнявшим сердце восхищением.

Словно ветер, что беглым порывом минувшее будит,

Ты из блещущих строчек опять улыбаешься мне.

Все позволено, все! Нас дневная тоска не осудит:

Ты из сна, я во сне…

Эти строки из стихотворения Марины Цветаевой врезались ей в сердце. Читая их, она плакала. Оно было написано про них – про неё и Лёню. «Кто-то высший развел эти нежно-сплетенные руки, но о помнящих душах забыл». Марина плакала. Лёня был для неё прежде всего первым спасательным кругом в бушующем море человеческой ненависти. Такое никогда не забывается.

Грустная и печальная, Марина поехала в училище сразу же после дежурства.

– Привет, как тебе стихи? – первое, что спросила Таня, садясь с ней рядом и доставая конспект.

– Замечательные. Читаю.

– Глаза у тебя какие-то опухшие, плакала?

– Да так… Работы было много.

– Плакала, плакала. Чего стесняешься? Я тоже рыдала.

В изящном узеньком конверте

Нашли её «прости»: «Всегда

Любовь и грусть – сильнее смерти».

Сильнее смерти… Да, о да!..

– Цветаева. Жалко. О себе написала. Повесилась, а сын остался.

– Грустная поэтесса, но зато как проникновенно пишет… Заболтались мы с тобой, Танечка, а сейчас сестринское дело.

– Да уж. Ненавижу эту Беллу Станиславовну. Не препод, а садист! Это надо же – так ненавидеть учеников! – шёпотом ворчала Таня.

– Давай повторять. Она любит спрашивать дозировку.

– Угу, – пробурчала Таня и, беря пример с подруги, опустила голову к конспекту. Стала зубрить расчёты.

Сегодня занятия закончились в половине третьего.

– Маринка, пошли к нам. У нас в соседней комнате диссиденты собираются, – пригласила Таня, складывая учебники в сумку.

– Сегодня не могу, давай завтра.

– Ладно.

Когда они уже вышли во двор, Марина стеснительно спросила.

– Тань, а кто такие эти, как их там?..

– Диссиденты?

– Да.

– Это кто против власти выступает, – шёпотом объяснила Таня.

– А что они у вас делают?

– В тринадцатой квартире одна из их активисток живёт. Они у неё собираются по вечерам… Вино пьют. Стихи читают, спорят. Американское радио слушают. Если не хочешь в квартиру, можно пойти к памятнику Маяковского. Они там тоже собираются. Правда, их оттуда милиция гоняет.

– Как интересно. Завтра определимся. Пока.

– Пока.

Пятнадцать минут на двенадцатом трамвае, три минуты пешком – и Марина могла бы уже быть дома, но сегодня она по дороге зашла в гастроном и купила молоко и несколько свежих булочек. Их очень любила Мария Петровна, и Марина это помнила. Открыв своим ключом дверь, она разулась в прихожей и прошла на кухню, чтобы поставить на плиту чайник.

Марина прошла в их с Марией Петровной комнату. Ключ в прорезь не вставлялся, что означало: в комнате уже кто-то есть. Держа в руках пакет с булочками и молоком, открыла дверь. .

– Бам, бам, бабам! – услышала она металлический стук двух кастрюльных крышек, а потом и радостный возглас.