Читаем Марина из Алого Рога полностью

— И справедливость требуетъ сказать, началъ опять г. Самойленко, и уже съ нкоторымъ паосомъ, — смена, посянныя такъ-сказать нами, пали не на неблагодарную почву. Училась она прекрасно, и отъ природы весьма понятлива… даже прямо надо сказать — умна! И Іосифъ Козьмичъ кивнулъ головой самоувренно и ршительно…

— Умна? повторилъ графъ, все такъ же загадочно глядя на него.

Г. Самойленк послышалось сомнніе въ звук его голоса.

— Конечно, поспшилъ онъ добавить, какъ бы извиняясь за Марину, — по первому разговору вы могли… можетъ быть заключить… Но съ этимъ ничего не подлаешь… идеи вка…

— Идеи вка! опять повторилъ Завалевскій и вдругъ засмялся: очень забавнымъ зазвучало ему это выраженіе въ устахъ господина Самойленки, — ничего съ этимъ не подлаешь, конечно…

Онъ тотчасъ же затмъ какъ бы припомнилъ что-то и, какъ бы боясь позабыть это вдругъ вспомянутое, торопливо спросилъ, подымаясь съ мста:

— Кабинетъ покойнаго дяди тутъ налво, не правда-ли?

— Черезъ корридоръ налво, отвчалъ озадаченный Іосифъ Козьмичъ, указывая дверь рукою и не трогаясь изъ своего кресла. Но, увидвъ, что Завалевскій, не оглядываясь, быстро направился въ сторону кабинета. онъ поднялся покряхтывая съ мста и пошелъ за нимъ.

Кабинетъ бывшаго владльца Алаго-Рога была пространная четырехъ-угольная подъ высокимъ сводомъ комната, оклеенная темно-малиновыми обоями съ такого же цвта кожаною мебелью вокругъ стнъ, и большимъ, съ цльными стеклами, венеціянскимъ окномъ, обращеннымъ къ широкому плесу — виру, по мстному выраженію, — свтлой и быстрой рчки, Алаго-Рога, отъ котораго и вся вотчина Завалевскаго принимала свое названіе… Чмъ-то затхлымъ, сумрачнымъ и суровымъ вяло въ этомъ, посл многихъ лтъ сегодня только, чувствовалось, открытомъ и провтренномъ поко. Старинныя, пожелтвшія отъ времени гравюры съ Рафаэлевскихъ картинъ въ вычурныхъ, рукою самого покойнаго графа выточенныхъ рамахъ, непривтливо глядли со стнъ. На дубовомъ объемистомъ стол, такомъ же, какой стоялъ въ библіотек, сиротливо лежала развернутая книга въ древнемъ пергаментномъ переплет, и рядомъ съ нею бллась акуратно сложенная кипка свжепереписанныхъ крупною конторскою рукою вдомостей и счетовъ, подготовленныхъ г. Самойленкой къ прізду Завалевскаго…

— Ничего здсь не тронуто; какъ застала смерть покойнаго, въ самомъ томъ вид веллъ я все оставить, доложилъ онъ, останавливаясь на порог кабинета, между тмъ какъ графъ задумчиво подходилъ къ окну.

— Онъ здсь и умеръ?

— На этомъ вотъ самомъ мст. Іосифъ Козьмичъ указалъ на кресло, стоявшее у окна. — Вышелъ онъ, по обыкновенію, изъ спальни, посл утренняго чаю, сюда, слъ за книгу и…

Но Завалевскій, какъ бы избгая тяжелыхъ воспоминаній, или подъ вліяніемъ другой занимавшей его въ эту минуту мысли, прервалъ его приглашеніемъ ссть и "вооружиться терпніемъ, такъ какъ онъ иметъ сообщить ему нчто, и посовтоваться съ нимъ относительно сего, и что собственно для этого онъ теперь и прибылъ въ Алый-Рогъ".

"Занимательно будетъ послушать — что онъ мн выкинетъ?" подумалъ управляющій, не безъ нкоторой однако внутренней тревоги, и молча слъ у стола. По другой сторон Завалевскій помстился въ кресл, въ которомъ скончался, пораженный мгновенно ударомъ, его покойный дядя.

Небо меркло; уже не совсмъ ясно рисовались другъ предъ другомъ лица собесдниковъ.

— Скажите, пожалуйста, началъ графъ не вполн твердымъ голосомъ, словно перемогалъ въ себ внутреннюю неохоту приступить къ разговору, — сколько у насъ десятинъ лсу?

— Лсу? переспросилъ г. Самойленко. — То-есть какого именно?

— Н-ну… хорошаго!…

— То-есть строеваго?

— Да, строеваго.

— Порубки есть… На такомъ пространств… двнадцать человкъ одной конной стражи держу, — а все не усмотрть везд. Народъ теперь какой, сами знаете… Тысячъ пятнадцать десятинъ однако добраго лсу пожалуй и найдется, заключилъ Іосифъ Козьмичъ.

— А какъ цна?

"Вотъ оно! Спустить хочетъ", догадался тотчасъ же управляющій.

— Цны небольшія, началъ онъ громко, мямля и растягивая, чтобы дать себ время соображать свои отвты, — вдь вся здшняя сторона лсная… мелкопомстные очень сбиваютъ цны…

— На триста тысячъ можно будетъ однако, продать?

— На триста тысячъ! даже вскрикнулъ г. Самойленко:- на что вамъ такая огромная сумма, Владиміръ Алексевичъ?

— Нужно…

— Прокутились? фамиліарно спросилъ управляющій, которому въ голос Завалевскаго слышалось что-то несмлое, что онъ объяснялъ себ стыдомъ раскаявавшагося въ поступк своемъ человка.

— Въ мои годы не кутятъ, Осипъ Кузьмичъ: всему есть предлъ въ этой жизни! сухо отвчалъ на это графъ. И голова его исчезла въ тни боковой подушки кресла, въ спинку котораго онъ откинулся всмъ тломъ.

— Ваше дло-съ!…

И Іосифъ Козьмичъ, такъ безцеремонно разжалованный въ Осипа Кузьмича, сложивъ руки на живот, принялся съ достоинствомъ вертть пальцемъ о палецъ, въ ожиданіи и соображеніи дальнйшихъ объясненій…

Нкоторое время прошло въ молчаніи:

— Такъ можно будетъ? раздался наконецъ голосъ графа.

— Чего-съ?

— Получить триста. тысячъ отъ продажи лса?

— Если желаете продать, холодно промолвилъ г. Самойленко, — покупателей можно найти…

Настало новое молчаніе.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза