Марина. Хорошо ли ты меня знаешь (СИ)

— Ты не имеешь права обманывать меня, а говорить правду — не грубость.

— Вы расскажете мне дальше?

— Дальше осталось немного.

Я следил за его поисками. Откровенно говоря, прямых следов у него не было. Я не прятался, но проследить от разбитой машины до аэропорта было бы сложно. А уж потом и вообще невозможно.

Но он стал искать совсем в другом направлении. Он начал отслеживать издательство книги, его люди добрались даже до Голливуда. И хотя он всякий раз терял связь между одним звеном цепи и последующими, каким-то образом, он всегда приближался к нам еще на шаг.

Ты права, Птичка, хотя даже не понимаешь насколько.

Я пытался создать праздник. Фейерверк, сверкание, страсть. Все это может захватить и вскружить голову. Так я и старался сделать.

Но никакая страсть не может пересилить чувство, выросшее из ежедневных совместных ужинов, расставаний поутру и встреч вечером, сна в одной постели. Все то, что обыденно, скучно, уныло в ежедневной жизни, спаивает двух людей так прочно, как если бы у них было одно, общее тело и одно сердце. Но с Алией я этого не знал.

— То, что вы говорите, звучит грустно.

— Грустно?

— Да… вернее то, как вы говорите это.

— Мне грустно, Птичка. Я опоздал.

Я опоздал на целую жизнь. Я потратил ее в никуда.

— Вы еще не стары, господин.

— Мне пятьдесят.

— Это немного.

— Слишком поздно начинать что-то новое. А главное — я даже не знаю, что именно. Я потерялся, Птичка.

— Разве так бывает?

— Бывает.

Снова помолчали. Птичке нечего было сказать на это. Ее маленький жизненный опыт еще не припас ответов на вопросы о жизни и смерти и все, что она могла бы придумать, звучало бы сейчас пошло. Омар же был благодарен за тишину. Ни жалости, ни советов он бы не принял, хотя — разве не на это намекал их странный разговор?

С чего бы это ему, взрослому мужчине, изливаться перед неискушенной девочкой, рассказывая ей самое тайное, самое постыдное из своей жизни? Да и еще как будто бахвалясь. Пора заканчивать.

— Он пришел. — Сухо продолжил Омар.

— Кто?

— Муж.

Однажды вечером он позвонил в дверь. Он стоял там один. Ни властей, ни полиции, он не взял даже своего спутника — я знал о его приезде, следил и ожидал со дня на день. Но он пришел быстрее, чем я ждал. И один.

— И что же вы сделали? — почти шепотом спросила Птичка.

— Я дрался.

Омар рассмеялся.

— Если забираешь у мужчины его женщину, то драка — это меньшее, что ты обязан ему предоставить.

— Почему?

— Любой другой исход унизил бы нас обоих. И еще больше — ее.

— И кто же победил?

Омар прошелся по комнате, справился с желанием похвастаться и сказал:

— Он.

— Не может быть!

Сильная фигура господина Новази, выправка, мышцы, гордая осанка, привычка повелевать — все противоречило сказанному. Птичка никогда бы не поверила тому, кто осмелится утверждать, будто генерал мог бы проиграть в какой-либо схватке.

— Ах, Птичка, твоя вера в меня согревает! — Он рассмеялся еще раз.

Ну, подумай. Я увез его женщину, как когда-то мои предки увозили других женщин с его земли. Я спрятал ее так, что никто не знал, что она жива. И он нашел ее. На моей стороне были деньги — большие деньги. Власть — много власти. Министр внутренних дел многим обязан нашей семье, а шеф полиции — мой хороший друг. Но он нашел ее и не побоялся прийти. Я много лет посвятил войне и хорошо дерусь — но он стал со мной драться. Я красив… — я красив, Птичка?

— Да.

— Я красив и нравлюсь женщинам. Но его женщина предпочла уйти с ним и смеялась от радости, уходя.

Победил он, Птичка.

— Ты плакала? Плакала, когда я ушел?

Зачем я спросил? «Это мелодраматично», — скажет она, и будет права.

— Что это, тщеславие? — Она медленно покачала головой и улыбнулась. — Тебе было бы приятно, если б я сказала, что плакала? Била себя в грудь, рвала волосы… Не пойми неправильно, я сама тщеславна — и потому умею различать чужое тщеславие.

— А что, если я просто хочу знать правду? Ты можешь быть со мной откровенной хотя бы сейчас?

— Нет, не могу.

— Почему?

Что-то в нем рванулось навстречу этому полупризнанию-полуобещанию.

— О-о-о-о-о! — Певуче протянула она и приложила палец к губам. — Ты забываешь, я написала слишком много романов и смотрела слишком много сериалов. А ты допросил слишком много преступников в своей жизни, я думаю. Мы оба знаем, к чему ведет такая откровенность.

— Закрытая. Ты всегда была такой закрытой.

— Да.

Правда есть правда. Я всегда была закрытой. Может, потому и пропустила так много в своей жизни.

— Я не понимаю тебя. Я никогда тебя не понимал.

— Почему? Разве я недостаточно много говорила, что люблю тебя — тогда?

— Я ведь уже просил прощения.

— А ты думаешь, что одной просьбой можно стереть пятнадцать лет жизни? Вот так, сказать «Прости!» — и как будто прошлого не было?

— Но ведь дело же не в словах…

— Да, дело не в словах.

— У нас еще есть возможность все изменить. Сейчас. Последняя. Другой не будет.

— И что тогда? Жизнь — как праздник?

— Что в этом плохого? Ты всегда хотела посмотреть мир, насколько я помню.

— Кто же не хочет в двадцать лет!

— Так что, я просто должен вот так взять и отдать тебя ему?

— «Он» — мой муж.

— И что с того?