Марина. Хорошо ли ты меня знаешь (СИ)

Он дал ей время пережить горе и привыкнуть к новому. То, что вырвавшись из того дома, она пришла именно к Сонай, а не к родителям, было знаком — знаком, что она не сломлена и хочет жить. Это так же ясно, как если бы она пришла в офис и сказала это, глядя прямо ему в глаза со своего рабочего места. Это знак, что именно ему она вручает заботу о своей жизни и чести, потому что Сонай не только старшая сестра Птички, но и жена Тимура, самого близкого ему человека. И лишь эти двое способны были уберечь ее от семьи в первые часы, пока в дело не вступил Омар. Не случайно и то, что Сонай позвонила ему не сразу, а лишь после того, как выяснила все детали произошедшего. Сложив детали, она решила дело так, и страшно подумать, что было бы, если б она рассудила иначе. Поэтому первый разговор после сватовства у него был именно с ней.

Вежливо, но уверенно, Омар сообщил Сонай, что отныне все вопросы, касающиеся Птички, решать будет он сам. Сонай изобразила требуемое раскаяние, и мир был улажен. Хотя, как он подозревал, она еще не раз вмешается в их семейную жизнь. Но вмешательство мудрой и доброжелательной женщины почти всегда безопасно, если оно ограничено с самого начала.

Предстояло самое сложное — разговор с невестой. И, кажется, он знал, что крутилось в ее голове.

В комнате было темно, впрочем, ведь вечер. Девушка сидела, сжавшись в комок, и когда Омар заговорил, ее поза стала еще напряженнее.

— Вам не обязательно жениться на мне, — было первое, что она сказала.

— Почему? Потому что ты не хочешь, или потому что ты думаешь, что я делаю это из жалости?

— Да.

Кажется, вот-вот заплачет.

— Что да?

— Я не хочу…

— Я тебе не нравлюсь?

— Нет, но…

— Но ты думаешь, что я делаю это из жалости, так?

— Да.

— Почему ты так думаешь?

— Вы добрый человек, господин…

— Вот уж нет! Я добрый? Ты знаешь меня, Птичка. Ты знаешь меня лучше всех. Разве я добрый? Сделал ли я что-нибудь доброе?

— Да. Вы сделали много хорошего. Я знаю! Я знаю вас лучше, чем вы сами знаете себя.

— Значит, ты действительно любишь меня.

— Да, я вас люблю. И поэтому мне невыносимо будет жить с вами, если вы не любите меня.

Это было радостно. Это было страшно. В этом было столько живого и хрупкого — Омар замер, не зная, как не разрушить возникшую близость в этот момент. Она раскрылась, как еще никогда ни одна женщина не раскрывалась перед ним. И ответить на эту прямоту можно только одним — такой же искренностью. А вот это сложно. Годы и годы прошли с тех пор, как он умел быть таким же искренним и открытым перед кем-то. Вот, она сидела перед ним, выпрямившись, устремленная вперед, ее глаза сверкали, а на полудетском лице — ожидание.

— Прости меня, — сказал он.

— Простить вас? За что?

— Я старый дурак, Сезен Марты. Если б я знал раньше, я не стал бы рассказывать тебе все те глупости…

— Это было очень познавательно.

— Ты простишь меня?

— Я всегда вас прощала.

— Ты примешь меня как мужа?

— Я люблю вас всей душой.

— И я люблю тебя, девочка. Только говори мне «ты».

И лишь теперь он посмел протянуть руку и прикоснуться к той, чей образ жил в нем много дней и ночей.

Так Омар Новази женился на своей второй, любимой жене.

Ч.2. 18. Конец истории

Стамбул, 2012.

«У каждой истории есть конец. Заканчивается все. Иногда заканчивается хорошо, что, правда, не так романтично, как любой, взятый на выбор отрывок из середины повести — желательно, попечальнее. Однако, у этой истории хороший конец.

Прижавшись к плечу мужа, Анна дремала в полупустом вагоне электрички. Долгий путь домой оказался даже сложнее, чем все, через что они прошли в поисках друг друга. Деньги закончились, приходилось добираться перекладными, экономя во всем. Позади были разговоры, вспышки ревности и примирения. Десятилетие брака не уничтожишь временным расставанием. Вплетенные друг в друга, как камень в камне, как волокна двух переплетенных деревьев, они едва ли знали, как жить по отдельности. Несмотря на долгие месяцы вынужденной разлуки. Нет, он не ревновал ее: неспособный к измене, он судил по себе. Он всегда был лучше, чем она заслуживала.

Приоткрывая глаза, Анна поглядывала на леса за окном, затем закрывала их и засыпала опять. Ей страшно было пропустить нужную станцию, но затем она напоминала себе, что это будет конечная, и успокаивалась.

А, закрыв глаза, она снова видела сон, в котором Джон преследовал ее в длинном коридоре и расфуфыренных комнатах того дома. Снова и снова она бежала, а он догонял и должен был вот-вот перехватить ее у дверей, и в этот момент сон обрывался.

Джон — она улыбнулась. Джон не стал откупаться. Не стал предлагать денег, использовать связи, свои экстравагантные возможности, чтоб надавить на банки или выкупить их свободу у мафии. В конце концов, было в Джоне нечто, достойное уважения. Не случайно когда-то давно она любила его. Он никогда не стал бы унижать их, превратив, пусть неудачную, любовную коллизию в предмет купли-продажи. И пусть так и останется.