Марьина роща

Девушки тоже начинают замечать, что у грязных, грубых мальчишек, несмотря на прыщи, обнаруживаются вдруг красивые глаза и такие милые-милые, неловкие сильные руки; и хочется одеваться лучше, и появляются маленькие девичьи секреты, которыми не поделишься даже с мамой; то вдруг ни с чего найдет такая щемящая грусть, что хочется плакать без конца, а то бесишься и хохочешь без умолку, без причины!

Срок прозябания пшеничного зерна — зима, срок созревания человеческого зерна — шестнадцать лет. Тогда на смену детству приходит юность.

Счастливо то людское поколение, чье созревание не нарушили бедствия. Но втройне счастливо то поколение, чья юность началась в бурях революции. Лишившись тихих идиллических радостей, оно познало иные, высокие чувства; променяв по своей воле дешевенькие сладости личной жизни на тяготы борьбы, это поколение стало предметом почтительной зависти потомков. Забудутся нетопленные дома, осьмушка остистого хлеба. Навсегда останется подвиг поколения новых борцов и победителей.

Перемена вывески — что тут особенного? Приходят четверо с лестницами, веревками и молотками, снимают одну вывеску и вешают на ее место другую. Снята, скажем, вывеска «Магазин № I Москожгалинвпромкоопторга», а повешена «Магазин № 16 Мосгалантереи», и всем понятно, что ничего не изменилось, кроме вывески: товары те же, продавцы те же, даже заведующий тот же.

Но весной 1931 года усердные рабочие не сняли бережно, как обычно, синюю проржавленную вывеску с белыми когда-то буквами «Трактир», а с грохотом сбросили ее вниз. Рухнула вывеска, подняв тучу пыли. От этой пыли расчихались три паренька с книжками, с интересом наблюдавшие процедуру, а за ними и другие любопытные зрители: ехидного обличья старичок в теплой фуражке, две тетеньки с кошелками и разнообразная детвора.

Двое рабочих по указанию старичка управдома волоком потащили сброшенную вывеску во двор и с грохотом бросили ее там, а двое других в это время прикрепили на ее месте полотняную времянку «Столовая № 78 МСПО».

Была во всем этом некоторая символика: закрывался последний трактир в Марьиной роще и открывалась первая столовая. До того были три кооперативные чайные, такие же неопрятные и неуютные, как прежние частновладельческие. А тут не только вывеска новая, но и стекла начисто вымыты, и, по словам сведущих тетенек с кошелками, повар новый, молодой, вместо молодцов — подавальщицы, а главное — заведующий другой, не толстый, сонный хомяк, а худой, однорукий, из инвалидов, веселый, но пронзительный, — с таким не забалуешь! Старичок управдом возразил что-то, от чего заволновались тетеньки с кошелками. Для полноты картины не хватало словесной схватки между поколениями, но на этот раз так не случилось. Пареньки не стали слушать неинтересные им разговоры — у них были свои заботы: оставался всего месяц до экзаменов.

— Какой там месяц? Меньше! — поправил Сережа.

— Ну да, если считать только учебные дни, — рассудительно уточнил Коля.

— А по-моему, надо считать пять недель! — пылко объявил Гриша. — Да вы, наверно, биологию за экзамен считаете, чудаки?

— Конечно. А как же иначе?

— Ну и зря! Кто ее боится, биологию? Кто ее не выдержит? А раз так, значит и готовиться к ней нечего.

— Тебе хорошо, ты такой… способный, а мне повторить надо, — насупился Коля. — А ты как, Сережа?

— Обязательно.

— Уж ты, Колька, известный… как это?.. педант! — расхохотался Гриша. — У тебя же кругом «хор», а дрожишь по всякому случаю.

— Не дрожу, а… проявляю высокую сознательность.

— Знаем, знаем: примерный пионер, образцовый ученик, в недалеком будущем — профессор самых разнообразных наук.

— Ну и пусть, а ты сверху плаваешь, неглубоко ныряешь! — рассердился Коля.

— Бросьте, ребята, — вмешался Сережа, — опять все о том же, как девчонки, попрекаете друг друга…

— А зачем он…

— Ладно, ладно, — машет руками Гриша. — Признаю, что я первый тебя оскорбил. Можешь требовать от меня сат… как это у Пушкина?.. Сат… ну, чего там Ленский требует? А, Сергей?

— Дуэли он требовал.

— Понятно, дуэли, но называл ее иначе… Ты, профессор, помнишь?

— Сатисфакция, — невольно отвечает Коля. — А ну тебя, я с тобой говорить не хочу!

— Брось дуться! — смеется Гриша. — Чем я тебя обидел? Это профессор-то обидное слово? Ну, знаешь!.. А вот ты меня действительно обидел. Ну и ладно, и квиты.

— Вот ты всегда так, — сдается Коля. — запутаешь так, что и не поймешь, что к чему…

— Чего ты хочешь? Чтобы я извинился? Будьте любезны, Худяков Николай: приношу вам свои глубочайшие, примите и прочее, ваш отсюда до послезавтра Григорий Мухин — и замысловатый росчерк!..

— А ну тебя! — И уже улыбка озаряет лицо обиженного Коли. Смеется и Сережа Павлов. Он-то знает, что на Гришу не стоит обижаться.