Марьина роща

…Двадцать пятого мая попользовались и многие жители Марьиной рощи. Больше всего надеялись на богача Лемана. Владел он кузницей у моста, делал всякие художественные поковки: решетки, ворота, перила… Но громилы ошиблись: в кузнице ничего ценного не оказалось. От злости схватили железные палки и стали громить Леманову квартиру, — сам он успел скрыться. Много вещей попортили, но никто ничего не вынес — не давали. Зато из мыловаренной мастерской в Пятом проезде ведрами таскали пенистое зеленое мыло. Разбили аптекарский склад у Сущевского вала, сперва пили спирт, но его оказалось мало, потом эфир и разные смеси, от которых потом болели. Самым неудачникам досталось садоводство Фохта на Александровской, где сейчас корпуса дома № 38. Повыдергали цветы и рассаду, набрали в карманы луковиц, но луковицы оказались горькими… Что там еще взять? Стали по домам землю таскать. Таскали в ведрах, в корзинах, в мешках, в подолах, в картузах… К вечеру явилась полиция, и все кончилось: больше громить не приказано.

* * *

И в довоенные годы не пустовали трактиры в Марьиной роще, а во время — войны туда хлынула темная спекулянтская братия, всякие коммерсанты, железнодорожники, агенты, охранники и прочий люд, владеющий товаром или облегчающий путь к овладению. Эта пестрая суетливая публика не сидела на месте: облюбует один трактир, сделает его главной биржей, потом внезапно вспорхнет и сядет в другом. Иные сновали из трактира в трактир, встречаясь с нужными людьми. Где еще найдешь такое деловое уединение, как здесь, среди шмелиного гудения, звона посуды и громких выкриков подвыпивших «гостей»?

Здесь говорили и слушали, сообщали и узнавали, наматывая на ус правду и выдумку, решали и колебались, набирались ума и сбивались с толку. Забегавшему сюда хлопнуть с горя стопку ремесленнику некогда было сидеть и слушать речи, но трактирщик и таким посетителем не гнушался. Такой гость был самый выгодный: ни обслуживания, ни капризов — выпьет, закусит «собачьей радостью» и бежит скорее домой работать. А знатные сидят целыми днями, обороту от них не так много, а почтения требуют полную меру.

Жизнь пошла какая-то неустойчивая. Даже деньги, разменные медяки — тьфу! — и те обернулись бумажками вроде трамвайных билетиков. Руками разводили люди: совсем еще недавно свободно ходили серебряные пятачки и даже медные монетки в пол- и четверть копейки. Наполнялись кубышки золотой и серебряной монетой и сдавались на хранение матери-земле под третьим тополем или в углу сарайчика.

Стали свертывать свои дела марьинорощинские ювелиры. Не везли больше Еремееву подмосковные мастера-надомники целые версты серебряных крестовых цепочек, не чеканили мастера тонких узоров для Птицына, не носила жена Костина полных чемоданчиков ювелирной мелочи в Пробирную палату. Иные ценности появились в чемоданах. Носили братья Алексеевы и их многочисленные помощники денежные марки плохой калужской и серпуховской работы, уезжали с этими чемоданчиками в дальние города, все дальше и дальше от Москвы.

У трактирщиков забот прибавилось. Гостя надо кормить и поить, на то и трактир. Ныне многие на домашнюю еду не надеются. А тут с продуктами тяжко, да и соблазн велик. Купил, скажем, трактирщик партию сахара, — теперь не иначе, как партиями все продают, — купил по дорогой цене у спекулянта, из десятых рук. Подавать посетителям по прежней цене — убыточно. Брать повышенную цену — завопят постоянные:

— Шкуру дерешь!

Уменьшить порции? Опять крик подымут. Нет, уж лучше спрятать, благо цена каждый день растет. Но не всякий продукт может лежать — это раз. Корми гостя, а то к соседу уйдет — это два. И кормили на три разряда, проявляя тонкое понимание людей. Кому хочется по-старому, дешево — получай студень, но, понятно, тут тебе и конина, и хрящик, и всякая сомнительная живность. Кто вникает в затруднения трактирщика, тому и щи наваристые, и селяночку сборную, и первача, как слеза прозрачного, можно выставить по необидной цене… А для высшего разряда, кто сам от спекуляции пользуется, найдется и поросеночек молочный, и гусек, и бок бараний с гречкой, и белая головка, да не царская, а благородных кровей — смирновочка!

Время стало тяжелое, трудностей много, забот еще больше. По городу ходит всякая смута про царя и его придворных. Что будет впереди — неизвестно.

* * *