Марина Цветаева: беззаконная комета

Позже начало тридцатых годов вспоминал русский поэт и прозаик Дон-Аминадо: «Меценаты выдыхались, профессиональные издатели кончали банкротством, издатели печатали одни календари…»

Но все-таки этой весной еще появлялись книги. Среди них очередные романы Алданова и Мережковского, «Державин» Ходасевича. Два поэтических сборника были приняты критикой почти восторженно: «Розы» Георгия Иванова и «Флаги» Бориса Поплавского.

На парижской сцене пел Федор Шаляпин, Сергей Лифарь ставил новый балет «Вакх и Ариадна»; открылась выставка художника Ларионова; в русском литературно-художественном кружке с успехом шла пьеса Валентина Катаева «Квадратура круга». Летом даже возник журнал «Новый Сатирикон», просуществовавший, правда, всего один год.

Рисунок Ариадны Эфрон. Иллюстрация к поэме «Крысолов»

Чешское правительство, исправно высылавшее пособие нескольким русским литераторам, жившим во Франции, резко сократило в 1931 году круг своих подопечных. Цветаева и Ремизов все еще оставались в числе «счастливчиков». Но осенью их содержание все же было урезано на треть.

Сумма, приходившая из Чехии, могла бы быть достаточной, живи Цветаева одна.

Но в семье теперь, кроме маленького Мура, – трое взрослых.

Ариадне, Але, исполнилось уже восемнадцать лет. Большеглазая, с гладко зачесанными со лба русыми волосами, собранными сзади в пучок, она похудела, вытянулась. Среди прочих способностей у нее обнаружились и незаурядные способности к рисованию. И с осени 1927 года она стала посещать художественную школу при Лувре, радуя родителей успехами. На школьной выставке иллюстраций она заняла первое место и была премирована бесплатным обучением гравюре. Ее иллюстрации к цветаевскому «Крысолову» оказались настолько профессионально исполнены, что в семье возник план иллюстрированного издания поэмы. (Увы, кризис помешал осуществиться и этому проекту.) Помимо школы Аля брала еще какое-то время уроки у Натальи Гончаровой, занималась и в студии Шухаева. Чуть позже попробовала себя на поприще журналистики в иллюстрированных журналах – у нее оказалось «легкое перо»…

Игорь Северянин

Но – увы! – всё это за счет времени, которое прежде дочь высвобождала матери, помогая в нескончаемых хозяйственных хлопотах. Часы творчества Марины Ивановны теперь оказались сильно урезанными. И совсем сложно стало ей выбираться из дома вечерами.

Изредка все же это ей удается. В феврале 1931 года в Париж приезжает для публичных выступлений Игорь Северянин. Цветаевой подарили билет, и она присутствует на одном из его вечеров.

Волна сострадания захлестнула ее, когда поэт вышел на эстраду. «Стар до обмирания сердца, морщины, как у трехсотлетнего, – писала Марина Ивановна своей приятельнице вскоре после этого вечера, – но занесет голову – соловей!» Главное, за чем, по ее словам, она с тревогой следила во время чтения, был поединок Поэта и Времени. Эта тема особенно занимает сейчас ее мысли.

Северянин читал свои новые сонеты. Цветаева нашла их превосходными.

Вернувшись домой, поздним вечером, еще не дав себе остыть, она садится за стол. И пишет поэту письмо – с обычной для нее сердечной щедростью, жаждой ободрить, помочь – хотя бы жаром сочувствия. «Вы выросли, – Вы стали простым, – писала Марина Ивановна. – Вы стали поэтом больших линий и больших вещей, Вы открыли то, что отродясь Вам было приоткрыто, – природу. Вы, наконец, разнарядили ее. ‹…› В этом зале были те, которых я ни до, ни после никогда ни в одном литературном зале не видала и не увижу. Все пришли. Привидения пришли, притащились. Призраки явились – поглядеть на себя. ‹…› Среди стольких призраков, сплошных привидений – Вы один были – жизнь: двадцать лет спустя…»

(Через три года в Белграде выйдет книга сонетов Северянина «Медальоны». Среди других, посвященных поэтам, там будет и сонет, создающий образ Цветаевой. Скорее молодой Марины, а не «парижской», и больше иронический, чем восхищенный. Впрочем, ироничными, слегка шаржированными были и другие сонеты, посвященные литераторам.

Северянин не получил цветаевского письма; текст его известен нам лишь по черновику. Но Цветаева надолго сохранит память об этом вечере, и в ее поздних высказываниях о поэте неизменно звучат самые доброжелательные ноты…)

Зато другой вечер того же февраля принес известие, больно ударившее по сердцу.

Это случилось в доме французского драматурга, поэта и переводчика Шарля Вильдрака. Осенью 1929 года Вильдрак побывал в Москве, навестил Пастернака. Борис Леонидович спросил гостя о Цветаевой, но Вильдрак тогда еще не был с ней знаком. Вернувшись в Париж, он разыскал Марину Ивановну и пригласил бывать у него в доме, где время от времени устраивались литературные вечера. В этом-то доме и встретила теперь Цветаева Бориса Пильняка, только что приехавшего из России. Среди новостей, им привезенных, одна ее оглушила: Пастернак ушел из семьи. В его жизнь вошла новая любовь – Зинаида Николаевна Нейгауз.

Борис Пастернак