Марина Цветаева: беззаконная комета

Полк прикрывает отход армии генерала Врангеля, которая пытается перейти в Крым. Начальником обороны Крыма становится генерал Кутепов. 29 октября тот же марковский полк – всего восемьсот бойцов, восемь орудий и три десятка пулеметов – получает приказ Кутепова обеспечить порядок уже начавшейся эвакуации войск из Крыма.

Первого ноября уцелевшие в последнем бою (30 октября) марковцы погрузились в Севастополе на переполненный транспорт «Херсон», отправлявшийся в Турцию.

Иные, впрочем, грузились в других портах и попали на другие суда…

Нечего и говорить, что никаких реальных сведений и подробностей боевых действий на Юге в большевистские газеты не просачивалось…

Страшный вечер 20 ноября 1920 года Марина коротко записала в своей тетради. Она была в Камерном театре на премьере пьесы Клоделя «Благовещенье».

Внезапно в антракте на освещенную авансцену перед закрытым занавесом вышел режиссер. Он объявил о только что полученном чрезвычайном известии: Гражданская война закончена! Войска Врангеля окончательно разгромлены, остатки Добровольческой армии сброшены в море!

Посреди бурно зашумевшего зрительного зала, разом вставшего и в ликовании грянувшего «Интернационал», Цветаева не могла заставить себя шевельнуться. Окаменение, столбняк овладели ею, как всегда при сильном потрясении, все равно – радостном или скорбном. Ослепшая и оглохшая, она мысленно летела зегзицей туда, в Крым, к полегшим в последних боях и к «сброшенным в море».

Убит? Жив? Ранен?

Через несколько дней рождаются строфы:

Буду выспрашивать воды широкого Дона,
Буду выспрашивать волны турецкого моря,
Смуглое солнце, что в каждом бою им светило,
Гулкие выси, где ворон, насытившись, дремлет.

Скажет мне Дон: – Не видал я таких загорелых!

Скажет мне море: – Всех слез моих плакать – не хватит!
Солнце в ладони уйдет, и прокаркает ворон:
Трижды сто лет я живу – кости не видел белее!

Я журавлем полечу по казачьим станицам:

Плачут! – дорожную пыль допрошу: провожает!
Машет ковыль-трава вслед, распушила султаны.
Красен, ох, красен кизил на горбу Перекопа!

Всех допрошу: тех, кто с миром в ту лютую пору

В люльке мотались.
Череп в камнях – и тому не уйти от допросу:
Белый поход, ты нашел своего летописца.

По сути то был первый вариант ее «Плача Ярославны», написанного через месяц.

Нарком просвещения Луначарский поспособствовал тому чтобы была послана телеграмма Марины Волошину с запросом о Сергее. Тут же, в ТЕО – среди шума и гама, – Марина пишет письмо Максу; Эренбург обещал передать его с оказией. «Умоляю, – пишет Марина (недоговаривая и так понятное), – дай мне знать, – места себе не нахожу, каждый стук в дверь повергает меня в ледяной ужас – ради Бога!!!»

Пользуясь той же оказией, она спешно пишет и сестре, которая все еще в Крыму. И в этом письме – о том же: «Думаю о нем день и ночь, люблю только тебя и его. ‹…› Если бы я знала, что жив, я была бы – совершенно счастлива…»

3

Будни этой зимы Марина описывает в нескольких письмах к поэту Евгению Ланну. Страницы писем читаются как настоящая документальная проза. Вот только один отрывок:

«Сидим с Алей, пишем. – Вечер. – Дверь – без стука – настежь. Военный из комиссариата. Высокий, худой, папаха. – Лет 19.

– Вы гражданка такая-то?

– Я.

– Я пришел на Вас составить протокол.

– Ага.

Он, думая, что я не расслышала:

– Протокол.

– Понимаю.

– Вы путем незакрывания крана и переполнения засоренной раковины разломали новую плиту в 4 №.

– То есть?

– Вода, протекая через пол, постепенно размывала кирпичи. Плита рухнула.

– Так.

– Вы разводили в кухне кроликов.

– Это не я, это чужие.

– Но Вы являетесь хозяйкой?

– Да.

– Вы должны следить за чистотой.

– Да, да, Вы правы.

– У Вас еще в квартире 2-й этаж?

– Да, наверху мезонин.

– Как?

– Мезонин.

– Мизимим, мизимим, – как это пишется – мизимим?

Говорю. Пишет. Показывает. Я, одобряюще: “Верно”.

– Стыдно, гражданка, Вы интеллигентный человек!

– В том-то и вся беда, – если бы я была менее интеллигентна, всего этого бы не случилось, – я ведь все время пишу.

– А что именно?

– Стихи.

– Сочиняете?

– Да.

– Очень приятно. – Пауза.

Автограф стихотворения М. Цветаевой, обращенного к Е. Ланну

– Гражданка, Вы бы не поправили мне протокол?

– Давайте, напишу, Вы говорите, а я буду писать.

– Неудобно, на себя же.

– Все равно, – скорей будет! – Пишу. Он любуется почерком: быстротой и красотой.