Читаем Марина Цветаева. Письма. 1928-1932 полностью

Вы — единственное существо, кому я могу писать с <пропуск>, потому что Вы — единственное существо, от которого мне еще не было больно <написано поверх строки: не приходилось страдать> (не хочу сказать, что другие причиняют мне боль, но ведь можно ощущать в себе рану, даже если другой ее не наносил) <1> Расскажу Вам: с раннего детства, уже в возрасте Вашей дочери — какие у нее ангельские глаза, и еще славянские — такие ясные! — я всегда была влюблена — в кого и во что угодно: в няню, в собаку, в куклу на витрине, в гостью, и пр., и пр. И всё это — это единственная любовь, вечно меняющаяся, и вечно одна и та же — лишь одно и неизменное страдание: собака умирала, няня уходила, гостья не возвращалась, кукла из витрины исчезала<,> кто-то ее покупал… Потом — школьные подруги, которыми я восторгалась издалека, никогда не решаясь приблизиться — из-за глубочайшего чувства неполноценности: посмотрите «Девушек в форме» [1665]: Мануэла оттуда — это я. И всё это — восхищение и обожествление другого человека — продлилось… приблизительно до моих десяти лет. Потом… в один прекрасный день я сделала открытие: оказалось, что всё это: собака, няня, подруга, божество — было во мне, было мной, что я всегда была одна со своей любовью, что существ, которых я любила, просто не было.

<1> (Это врожденная и роковая способность). (Тот самый роковой дар старой, обиженной феи: способность ранить себя всем, к чему приблизишься, — даже на расстоянии: рана — с первого взгляда — на всю жизнь — и без срока давности!) Возможно, однажды и Вы причините мне боль <не дописано>

Я сижу, слезы текут у меня между пальцев, я плачу без причины, из-за <не окончено>


Впервые — Красная тетрадь. С. 31. (Пер. с фр.). Печ. по тексту первой публикации.

33-32. Неизвестной

<Между 23 и 29 декабря 1932 г > [1666]


Милостивая государыня<,> Я по-прежнему думаю о Вас. Я Вас <нрзб>. Я Вас люблю, [зачеркнуто: 30<-го> я должна] 29-го мой литературный вечер [1667] (за триместр, читайте: на терм), а 30<-го> я должна сдать статью о двух больших русских поэтах [1668]: Борисе Пастернаке и Владимире Маяковском, первый [1669] из которых покончил с собой в расцвете сил и славы — в 35 лет — из-за несчастной любви (будто она бывает счастливой!), а второй, Борис Пастернак, — сын одного из ближайших русских друзей Рильке. Работаю две недели, а получу хорошо если 100 франков. Но работаю-то я не за сто франков, <написано поверх строки: сто франков не имеют никакого отношения> а просто из добросовестности по отношению ко всему великому. Эти 100 франков могут превратиться в тысячу или вообще отмениться — то, что я пишу, не станет от этого ни лучше, ни хуже, я [зачеркнуто: Я пишу] [зачеркнуто: Не бывает работы за 100 франков] Я работаю так, как если бы завтра был Страшный Суд. Я никогда никогда не могла написать ни строчки по-другому <не окончено>


Впервые — Красная тетрадь. С. 31. (Пер. с фр.). Печ. по тексту первой публикации.

34-32. И.Э. Бабелю

<Конец декабря 1932 — начало января 1933 г.[1670]


               С Новым Годом, милый Бабель!

Прощаю Вам для него Ваше огорчительное и уже хронически упорное равнодушие к единственному не-эмигрантскому поэту эмиграции, к единственному тамошнему — здесь [1671]. (А почему не там? Сложно. Хотя, уезжая, предупредила, что вернусь не раньше как через 10 лет<)>.

Итак, Голубчик, я бы давно Вас окликнула, если бы не (совершенно излишний) страх, что могу Вас чем-нибудь скомпрометировать, вернее страх Вашего страха. Настолько не могу, что я бы…

Но сейчас, по окончании большой статьи о Маяковском и Пастернаке, в которой своей рукой пишу следующую страницу

Считаю себя в полном и спокойном праве через всю разлуку никогда не видавшихся людей и через весь ров [зачеркнуто: рубежа, такого же иллюзорного] как [зачеркнуто: Франции, Германии] России [зачеркнуто: просто на] так же протянуть Вам руку как через какой-нибудь стол в Москве.

Итак — <не окончено>


Впервые — Вернуться в Россию стихами и прозой. Литература русского зарубежья. Сб. под научн. ред. Г. Нефагиной. Слупск, Польша, 2012. С. 96 (публ. Л.А. Мнухина по копии с оригинала факсимиле письма в кн.: Tsvetaeva М. Le Cahier rouge. Paris: Edition des Syrtes, 2011. C. 163). Печ. по тексту первой публикации.

Дополнение

Н.П. Гронскому

1928–1932 гг. [1672]

1.

                Дружочек!

Сейчас ко мне заходил Ваш папа и, не застав С<ергея> Я<ковлевича>, сказал, что зайдет к 9-ти ч<асам>, с поезда.

Поэтому — приходите раньше, часам к 6 ½, вместе поужинаем и, если не будет дождя, пойдем ходить, или еще что-нибудь придумаем.

Мне не хочется, чтобы Ваш папа думал, что Вы все время у нас ПОТОМУ ЧТО ЭТОГО НЕТ.

А м<ожет> б<ыть> — Аля, Вы и я втроем в кинематограф? (наш). Говорю на случай дождя.

Словом, увидим.

Перейти на страницу:

Все книги серии Цветаева, Марина. Письма

Похожие книги

Письма
Письма

В этой книге собраны письма Оскара Уайльда: первое из них написано тринадцатилетним ребенком и адресовано маме, последнее — бесконечно больным человеком; через десять дней Уайльда не стало. Между этим письмами — его жизнь, рассказанная им безупречно изысканно и абсолютно безыскусно, рисуясь и исповедуясь, любя и ненавидя, восхищаясь и ниспровергая.Ровно сто лет отделяет нас сегодня от года, когда была написана «Тюремная исповедь» О. Уайльда, его знаменитое «De Profundis» — без сомнения, самое грандиозное, самое пронзительное, самое беспощадное и самое откровенное его произведение.Произведение, где он является одновременно и автором, и главным героем, — своего рода «Портрет Оскара Уайльда», написанный им самим. Однако, в действительности «De Profundis» было всего лишь письмом, адресованным Уайльдом своему злому гению, лорду Альфреду Дугласу. Точнее — одним из множества писем, написанных Уайльдом за свою не слишком долгую, поначалу блистательную, а потом страдальческую жизнь.Впервые на русском языке.

Оскар Уайлд , Оскар Уайльд

Биографии и Мемуары / Проза / Эпистолярная проза / Документальное
О том, что видел: Воспоминания. Письма
О том, что видел: Воспоминания. Письма

Николай Корнеевич Чуковский (1904–1965) известен прежде всего как автор остросюжетных повестей об отважных мореплавателях, составивших книгу «Водители фрегатов», и романа о блокадном Ленинграде — «Балтийское небо». Но не менее интересны его воспоминания, вошедшие в данную книгу. Судьба свела писателя с такими выдающимися представителями отечественной культуры, как А. Блок, Н. Гумилев, Н. Заболоцкий, О. Мандельштам, Ю. Тынянов, Е. Шварц. Будучи еще очень юным, почти мальчиком, он носил любовные записки от В. Ходасевича к Н. Берберовой. Обо всем увиденном с удивительным мастерством и чрезвычайной доброжелательностью Чуковский написал в своих мемуарах. Немало страниц «младший брат» посвятил своим старшим друзьям — «Серапионовым братьям» — И. Груздеву, М. Зощенко, В. Иванову, В. Каверину, Л. Лунцу, Н. Никитину, В. Познеру, Е. Полонской, М. Слонимскому, Н. Тихонову, К. Федину. Особая новелла — о литературном салоне Наппельбаумов. Квартиру известного фотографа, где хозяйничали сестры Ида и Фредерика, посещали Г. Адамович, М. Кузмин, И. Одоевцева и многие другие. Вторую часть книги составляет переписка с отцом, знаменитым Корнеем Чуковским. Письма, известные до сих пор лишь в меньшей своей части, впервые публикуются полностью. Они охватывают временной промежуток в четыре с лишним десятилетия — с 1921 по 1965 год.

Корней Иванович Чуковский , Николай Корнеевич Чуковский

Биографии и Мемуары / Проза / Эпистолярная проза / Документальное