Читаем Марина Цветаева. Письма. 1928-1932 полностью

Впервые — Души начинают видеть. С. 542. Печ. по тексту первой публикации.

24-32. Н.А. Тэффи

<Октябрь 1932 г.[1629]


               Дорогая Н<адежда> А<лександровна>!

Весь вечер накануне Вашего письма беседовала о Вас — с дамой, имени которой я не знаю, она знает всех и двоюродная сестра Цетлиных [1630] (маленькая, черная, оживленная, немолодая). Узнала о Вас, о Вашем творчестве, нраве, подходе к себе и к людям, — а утром, очень рано, Ваше письмо, которое читала еще слепыми от сна глазами.

Бесконечно радуюсь, что дошло: дошла. А знаете, почему я Вас так долго не окликала? — от сознания своего неисправимого свинства перед Вами — свинства видимого, не сущего! Вы так помогли мне с вечером [1631], а я вдруг исчезла. А исчезла — Вы мне поверьте — только потому, что потеряла Ваш адрес, только помнила: мост и мимо моста — дом налево [1632]. Конечно, могла бы написать на «Возрождение» [1633], но писать в такое место как-то — психологически — безнадежно…

И как чудно, что сейчас окликнули, т. е. сняли с меня эту кабанью кожу неблагодарности <…> Хотите — встретимся? Позовите меня к себе, т<ак> к<а> у нас — иной круг (у меня — никакого: stranger heart [1634] — везде), но важно ведь не: круг, а: друг. Никогда не сужу о человеке по его окружению, но окружение — какое бы ни было — всегда сужу за то одиночество, в котором часто оставлен человек.

Я еще в России думала: 150 миллионов — я (т. е. один) не в счет. Но если я (одна!) не в счет, и мой сосед (один!) не в счет, и этот встреченный на улице дворник с метлой не в счет, и этот станционный телеграфист не в счет, ведь никаких 150 миллионов не будет! 150 миллионов держатся то ли нами, то ли мной, каждым мной!

Обнимаю Вас и жду вестей…

                             МЦ.


Впервые — Новый мир. 1969. № 4. С. 205 (публ. А.С. Эфрон по черновику в рукописной тетради). Печ. по тексту первой публикации.

24а-32. Н.А. Тэффи

Clamart (Seine)

101, Rue Condorcet

19-го ноября 1932 г.


               Дорогая Надежда Александровна,

Весь вечер беседовала о Вас с дамой — имени которой я не знаю, она знает всех и двоюродная сестра Цейтлиных (маленькая, черная, оживленная, худая, немолодая) — о Вас: о Вашем творчестве, нраве, подходе к событиям и к людям, а утром, очень рано, — как и должна приходить радость — Ваше письмо которое читала еще спящими глазами.

А теперь о моем свинстве, даже — кабанстве: кабанстве очевидном, но не сущем, ибо провалилась я — Вы мне поверите — только потому что потеряла Ваш адрес, а с ним и чувство Вашей достоверности: только помнила мост и мимо моста — дом налево.

…И по ночам задумчиво искатьТу улицу — которой нет на плане… [1635]

Потеря чувства достоверности одно из моих сильнейших (и страшнейших [1636] для меня) свойств. Вещь с какой-то минуты становится для меня недосягаемой, я перестаю верить, что она — есть, что она — есть — здесь (м<ожет> б<ыть> от слишком сильной веры в там, где все есть — все будет! и все будем!). И, зачарованная, теряю: человека, настоящее, будущее.

Конечно, могла бы написать на Возрождение, но писать туда, где человек не живет как-то — психологически — безнадежно, почти так в Сов<етскую> Россию: чувство, что ты сам то письмо, что не найдешь: не дойдешь.

Так и осталось, т. е. я — свиньей перед Вами, с бесплодными — ибо до Вас не доходящими — вовсе не кабаньими, а обратными чувствами и мыслями к Вам и о Вас.

И как чудно, что сейчас окликнули, т. е. сняли с меня эту гору невозможности и кабанью кожу неблагодарности. Как великодушно, что простили, а м<ожет> б<ыть> даже не заметили. (Мой девиз, в случаях (?) человеческой низости: Ne daigne! [1637] Это иногда принимают за доброту.)

Хотите — встретимся? Давайте — встретимся! Позовите меня к себе, а после беседы — м<ожет> б<ыть> и Вы ко мне соберетесь. (После января у меня будет отдельная комната, вот уже год живу в кухне, в которой непрерывно стирают, моются и обедают четыре человека, а иногда и гости. Сюда — не зову.) [1638]

…У Вас — иной круг (у меня — НИКАКОГО), но важно ведь не: круг, а: друг. Никогда не вывожу человека из его окружения (наоборот: всегда вывожу: как за руку!) но окружение его — какое бы ни было — всегда сужу — за то одиночество, в котором в нужную минуту: в безнадежную минуту! — оставляет того, вокруг которого. (Все растущий круг пустоты.)

Обнимаю Вас и жду весточки. Я свободна только вечером от 9 ч<асов> — Вам не слишком поздно? (Вторник, четверг и субботу могу уже к 8 ч<асам>) И напишите, пожалуйста, свой точный адр<ес> (метро и этаж дома).

                             МЦ.


Хотите, захвачу почитать из дневников? Никому не известных [1639].


Впервые — ЛО, 1990. С. 103. СС-7. С. 437–138. Печ. по СС-7.

25-32. Н. Вундерли-Фолькарт

Clamart (Seine),

101, Rue Condorcet,

22-го ноября 1932 г.


Перейти на страницу:

Все книги серии Цветаева, Марина. Письма

Похожие книги

Письма
Письма

В этой книге собраны письма Оскара Уайльда: первое из них написано тринадцатилетним ребенком и адресовано маме, последнее — бесконечно больным человеком; через десять дней Уайльда не стало. Между этим письмами — его жизнь, рассказанная им безупречно изысканно и абсолютно безыскусно, рисуясь и исповедуясь, любя и ненавидя, восхищаясь и ниспровергая.Ровно сто лет отделяет нас сегодня от года, когда была написана «Тюремная исповедь» О. Уайльда, его знаменитое «De Profundis» — без сомнения, самое грандиозное, самое пронзительное, самое беспощадное и самое откровенное его произведение.Произведение, где он является одновременно и автором, и главным героем, — своего рода «Портрет Оскара Уайльда», написанный им самим. Однако, в действительности «De Profundis» было всего лишь письмом, адресованным Уайльдом своему злому гению, лорду Альфреду Дугласу. Точнее — одним из множества писем, написанных Уайльдом за свою не слишком долгую, поначалу блистательную, а потом страдальческую жизнь.Впервые на русском языке.

Оскар Уайлд , Оскар Уайльд

Биографии и Мемуары / Проза / Эпистолярная проза / Документальное
О том, что видел: Воспоминания. Письма
О том, что видел: Воспоминания. Письма

Николай Корнеевич Чуковский (1904–1965) известен прежде всего как автор остросюжетных повестей об отважных мореплавателях, составивших книгу «Водители фрегатов», и романа о блокадном Ленинграде — «Балтийское небо». Но не менее интересны его воспоминания, вошедшие в данную книгу. Судьба свела писателя с такими выдающимися представителями отечественной культуры, как А. Блок, Н. Гумилев, Н. Заболоцкий, О. Мандельштам, Ю. Тынянов, Е. Шварц. Будучи еще очень юным, почти мальчиком, он носил любовные записки от В. Ходасевича к Н. Берберовой. Обо всем увиденном с удивительным мастерством и чрезвычайной доброжелательностью Чуковский написал в своих мемуарах. Немало страниц «младший брат» посвятил своим старшим друзьям — «Серапионовым братьям» — И. Груздеву, М. Зощенко, В. Иванову, В. Каверину, Л. Лунцу, Н. Никитину, В. Познеру, Е. Полонской, М. Слонимскому, Н. Тихонову, К. Федину. Особая новелла — о литературном салоне Наппельбаумов. Квартиру известного фотографа, где хозяйничали сестры Ида и Фредерика, посещали Г. Адамович, М. Кузмин, И. Одоевцева и многие другие. Вторую часть книги составляет переписка с отцом, знаменитым Корнеем Чуковским. Письма, известные до сих пор лишь в меньшей своей части, впервые публикуются полностью. Они охватывают временной промежуток в четыре с лишним десятилетия — с 1921 по 1965 год.

Корней Иванович Чуковский , Николай Корнеевич Чуковский

Биографии и Мемуары / Проза / Эпистолярная проза / Документальное