Впервые —
24-32. Н.А. Тэффи
<
Дорогая Н<адежда> А<лександровна>!
Весь вечер накануне Вашего письма беседовала о Вас — с дамой, имени которой я не знаю, она знает всех и двоюродная сестра Цетлиных [1630]
(маленькая, черная, оживленная, немолодая). Узнала о Вас, о Вашем творчестве, нраве, подходе к себе и к людям, — а утром, очень рано, Ваше письмо, которое читала еще слепыми от сна глазами.Бесконечно радуюсь, что дошло:
И как чудно, что сейчас окликнули, т. е. сняли с меня эту кабанью кожу неблагодарности <…> Хотите — встретимся? Позовите меня к себе, т<ак> к<а> у нас —
Я еще в России думала: 150 миллионов — я (т. е. один) не в счет. Но если я (одна!) не в счет, и мой сосед (один!) не в счет, и этот встреченный на улице дворник с метлой не в счет, и этот станционный телеграфист не в счет, ведь никаких 150 миллионов не будет! 150 миллионов держатся то ли нами, то ли
Обнимаю Вас и жду вестей…
Впервые —
24а-32. Н.А. Тэффи
Дорогая Надежда Александровна,
Весь вечер беседовала о Вас с дамой — имени которой я не знаю, она знает всех и двоюродная сестра Цейтлиных (маленькая, черная, оживленная, худая, немолодая) — о Вас: о Вашем творчестве, нраве, подходе к событиям и к людям, а утром, очень рано, — как и должна приходить радость — Ваше письмо которое читала еще спящими глазами.
А теперь о моем свинстве, даже — кабанстве: кабанстве очевидном, но не сущем, ибо провалилась я — Вы мне поверите — только потому что потеряла Ваш адрес, а с ним и чувство Вашей достоверности: только помнила мост и мимо моста — дом налево.
Потеря чувства достоверности одно из моих сильнейших (и страшнейших [1636]
для меня) свойств. Вещь с какой-то минуты становится для меня недосягаемой, я перестаю верить, что она — есть, что она — есть — здесь (м<ожет> б<ыть> от слишком сильной веры вКонечно, могла бы написать на Возрождение, но писать туда, где человек не живет как-то — психологически — безнадежно, почти так в Сов<етскую> Россию: чувство, что ты сам то письмо, что не найдешь: не дойдешь.
Так и осталось, т. е. я — свиньей перед Вами, с бесплодными — ибо до Вас не доходящими — вовсе не кабаньими, а обратными чувствами и мыслями к Вам и о Вас.
И как чудно, что сейчас окликнули, т. е. сняли с меня эту гору невозможности и кабанью кожу неблагодарности. Как великодушно, что простили, а м<ожет> б<ыть> даже не заметили. (
Хотите — встретимся?
…У Вас — иной круг (у меня — НИКАКОГО), но важно ведь не: круг, а: друг. Никогда не вывожу человека из его окружения (наоборот: всегда вывожу: как за руку!) но окружение его — какое бы ни было — всегда сужу — за то одиночество, в котором в нужную минуту: в безнадежную минуту! — оставляет того, вокруг которого. (Все растущий круг пустоты.)
Обнимаю Вас и жду весточки. Я свободна только вечером от 9 ч<асов> — Вам не слишком поздно? (Вторник, четверг и субботу могу уже к 8 ч<асам>) И напишите, пожалуйста, свой точный адр<ес> (метро и этаж дома).
Хотите, захвачу почитать из дневников? Никому не известных [1639]
.Впервые —
25-32. Н. Вундерли-Фолькарт