Читаем Марина Цветаева. Письма. 1928-1932 полностью

Марина Цветаева. Письма. 1928-1932

Мне весь день хочется писать тебе, верней я в непрерывном состоянии письма к тебе, из к<оторо>го, когда сажусь, выхватываю. «Сколько мыслей!» говоришь ты (твой трехстенный дом — хрустальный дом Тристана — «если бы я сошел с ума» — Tristan fou [399] —) мой родной мальчик, как люблю тебя за такой возглас в самой гуще горя. «Сознание своей юности есть уже бессмертная юность», так сказала одна молодая девушка, любившая старого Гёте и по-детски равнявшаяся с ним возрастом [400]. Сознание своего горя есть уже бессмертное горе, т. е. ГОРЕ БЕССМЕРТНОГО, — так скажу я. Ко́люшка, я не шучу и не преувеличиваю, у тебя все данные для полубога, что́ собственно рознит тебя от Ахилла или Тезея? Века, протекшие, — только. А ведь какой это вздор — даже с точки зрения геологии! У меня совершенно ясное сознание, что я люблю существо божественное, которое всё может. Предела можения своего ты мне еще не показал.

Такого сына как ты я бы хотела. Понимаешь? это я говорю.

_____

И С<ережа> породы божественной, только старше тебя в довременном. С<ережа> из чистых сынов Божьих, меньше герой, чем святой. (В тебе совсем нет святости, другое ответвление божества). Для ГЕРОЯ, даже звука этого, С<ережа> слишком — внутри себя и вещей. Он — праведник, а в жизни — мученик. Ты ни то, ни другое, ты — Heroïca [401] чистейшей воды: чистейшего мрамора. Ты все то же сделаешь, что и С<ережа>, но по-другому, из-за другого. У тебя — честь, у него — любовь (совесть, жалость: Христос). И Ваши костры разные: твой веселый. Помнишь, я тебе говорила о веселии, — взываю к нему в тебе. А вчера к Р<ильке> в тебе: боли. Бетховенское: «Durch Leiden — Freuden» [402]. Потому не хочу, чтобы ты пил, не хочу, чтобы ты таскался по знакомым, все это меньше тебя.

Но — возвращаясь к С<ереже>: иного не ждала. Во всех больших случаях жизни — божественен. (Ни тени жеста! т. е. осознания поступка.) А ты думаешь я за другим могла бы быть 15 лет замужем, — я, которую ты знаешь? Это мое роковое чудо.

Рада, что увидел его помимо меня.

_____

Ты не пишешь о матери. Ты на нее сердишься? Судишь? Вспомни, какая она всегда была отдельная среди вас. Все вы — и она. И воздух ее комнаты — другой. Разве она, по существу, могла быть замужем? Женой? Не знаю другого, но знаю, что и он — не тот. Я бы больше поняла ее, если бы она ушла — на свободу. «Хочу жить одна». ОТ, а не К —

Где будет жить? В Париже? (Тогда у тебя — два дома). Я сразу поверила тебе на́-слово, но может быть это — вспышка? И все уляжется. (Не верится.)

Ко́люшка, давай считать дни. Нынче 3-ье, в сентябре 30 дней. Еще 27. (Боюсь, что уже отгорю, как ты бы меня любил — такой!) Погода адова, т. е. самый блаженный сентябрь.

А вот стихи, все откладывала, (все лето было — канун приезда!) — накануне не стоило. —

Пиши мне каждый день, пиши мне много, иди домой, чтобы писать мне письмо.

До свидания, мой обожаемый мальчик.

Не на высоте событий, а на высоте замыслов.

<На полях:>

Днем позже получишь мой запоздавший подарок к рождению, — как раз в срок.

Не пожалей времени, напиши мне все как было и как есть, хочу знать твои дни. А не лучше ли тебе куда-н<и>б<удь> уехать с отцом?

Это — возможно? На волю, в природу. В какой-н<и>б<удь> другой загород.

<На отдельном листе:>

Оползающая глыба,Из последних сил спасибоДубу юному, обвалЗадержавшему как знал.Издыхающая рыба,Из последних сил спасибоБлизящемуся (прости!)Силящемуся спастиВалу первому прилива.Иссякающая лира — Божескому, нелюдскуБури чудному персту.Как добры, в час без спасенья,Силы первые — к последним…Пока рот не пересох:Спаси, боги! Спаси Бог!Иссякающая сила —Из последних сил — спасибо. [403]

Понтайяк, 12-го июля 1928 г.