Марина Цветаева. Письма 1933-1936

Очень хорошо бы — книгу встреч. (Брюсов (к<отор>ый у меня уже есть), Макс, Белый и Блок[559], материалы к к<оторо>му у меня все уже есть.) Живых бы я не брала — только ушедших. Можно было бы и Есенина, хотя, как человека, я его не любила, была совсем к нему равнодушна и лучше, так относясь — не писать[560]. Только — любя

Еще раз спасибо за привет и помощь. Жду.

                                       МЦ.

<Приписка на полях:>

Умоляю сохранить в Оде мои знаки: они все продуманы!

Впервые — Надеюсь сговоримся легко. С. 46–47. Печ. по тексту первой публикации.

16-34. В.В. Рудневу

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

22-го марта 1934 г., четверг

                         Милый Вадим Викторович,

На этот раз — вот какое дело: Посл<едние> Новости просят у меня два отрывка из моего Белого, один из I ч<асти>, другой из II ч<асти> (по 300 газет<ных> строк). Меня бы это нельзя более устроило, у Али со вчерашнего дня тоже объявилась корь (только что отболел Мур), и у нее, видно, серьезнее, как всегда у взрослых (ей уже 20 лет!)[561] Д<октор> должен бывать через день, п<отому> ч<то> главная опасность — легкие. И всякие лекарства и, потом, усиленное питание. Поэтому я страшно обрадовалась лишнему заработку. Надеюсь, что редакция ничего не будет иметь против?[562] Ответьте, пожалуйста, поскорее и объясните соредакторам мое положение с болезнями детей.

Белого переписываю и в понедельник представлю I ч<асть>. — Как понравилась Ода пешему ходу?

Сердечный привет

                                       МЦ.

Впервые — Надеюсь сговоримся легко. С. 48. Печ. по тексту первой публикации.

17-34. Ю.П. Иваску

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

3-го апреля 1934 г.

                         Милый Юрий Иваск,

Короткая отпись, потому что завтра крайний срок сдачи моей рукописи о Белом в Совр<еменные> Записки (апрельский номер), а переписываю я ВОТ ТАКИМ ПОЧЕРКОМ (всю жизнь!), а в рукописи около четырех печатных листов.

— Тронута постоянством Вашего внимания, и внутреннего и внешнего (хотя — внешнего — нет: ни внимания, ни, вообще, ничего) — говорю об ответной марке.

Теперь на*спех, по существу:

Может быть мой голос (la port*e de ma voix[563]) соответствует эпохе, я — нет. Я ненавижу свой век и благословляю Бога (я знаю, что нельзя благословлять Бога, но та*к я говорила в детстве, и, чуть только не подумаю, и сейчас говорю) — что родилась еще в прошлом веке (26-го сентября 1892 г., ровно в полночь с субботы на воскресенье, в день Иоанна Богослова, у меня об этом есть стихи, кажется — в Психее:

Красною кистью
Рябина зажглась,
Падали листья,
Я — родилась… (найдите!)[564]

И другие: о субботе и воскресении, нигде не напечатанные[565]. Кстати, отказались взять «Посл<едние> Новости», которые вообще просили меня СТИХОВ НЕ ПРИСЫЛАТЬ. Итак, благословляю Бога за то, что еще застала ТО, конец ТОГО, конец царства человека, т. е. Бога, или хотя бы — божества: верха над.

Ненавижу свой век, потому что он век организованных масс, которые уже не есть стихия, как Днепр без Неясыти уже не есть Днепр[566]. Изнизу — организованных, не — упорядоченных, а именно «организованных», т. е. ограниченных и лишенных органичности, т. е. своего последнего.

Пишите обо мне что* хотите, Вам видней, да я и не вправе оспаривать, т. е. лично вмешиваться: вставать как буйвол перед Вашим паровозом, по знайте одно: мне в современности и в будущем — места нет. Всей мне ни одной пяди земной поверхности, этой МАЛОСТИ — МНЕ — во всем огромном мире — ни пяди. (Сейчас стою на своей последней, незахваченной, только потому, что на ней стою: твердо стою: как памятник — собственным весом, как столпник на столпу)

Есть (мне и всем подобным мне: ОНИ — ЕСТЬ) только щель: в глубь из времени, щель ведущая в сталактитовые пещеры до-истории: в подземное царство Персефоны и Миноса — туда, где Орфей прощался: В А—И—Д[567]. Или в блаженное царство Frau Holle (NB! ТО ЖЕ!) (Holle-H*lle…)[568].

Ибо в ваш воздух машинный, авиационный, пока что экскурсионный а завтра — сами знаете, в ваш воздух я тоже не хочу.

— Но кто Вы, чтобы говорить «меня», «мне», «я»?

— Никто. Одинокий дух. Которому нечем дышать (И Пастернаку — нечем. И Белому было нечем. Мы — есть. Но мы — последние).

Эпоха не только против меня (ко мне лично она, как всякая мною в жизни встреченная, хотя бы самая чуждая, сила — еще «добра») — не столько против меня, сколько я против нее, я ее действительно ненавижу, всё царство будущего, на нее наступаю — не только в смысле военном, но — ногой: пятой на главу змия.

— Вот. —

С сказанным мною считайтесь только внутренно.

<Приписка на полях:>

Эпоха против меня не лично, а ПАССИВНО, я — против нее — АКТИВНО. Я ее ненавижу, она меня — не видит.

_____