Марина Цветаева. Письма 1933-1936

Вот это Лермонтов: на время не стоит труда[89] (милая L., я все равно приеду!) камнем над всеми моими человеческими начинаниями.

Хотите, попробуем дружить?

Я настолько по-другому вхожу в человеческие отношения, настолько <письмо оборвано>.

Печ. впервые. Набросок письма хранится в РГАЛИ (ф. 1190, on. 3, ед. хр. 23, л. 71 об.).

22-33. С.Н. Андрониковой-Гальперн

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

3-го апреля 1933 г.

                         Дорогая Саломея!

Мне очень совестно, что беспокою Вас билетными делами — тем более что Вы совсем ко мне оравнодушели. (Я продолжаю, временами, видеть Вас во сне[90], — это тоже осененность, и больше чем наша вещь в нас. <)>

Вечер м<ожет> б<ыть> будет интересный[91], я сейчас ни в чем не уверена.

Цена билета 10 фр<анков>. Скоро терм. Часть Извольского фонда[92] волей-неволей проедена, приходится дорабатывать.

Сделайте что* можете!

Обнимаю Вас и от души желаю хорошей Пасхи.

                                        МЦ.

Впервые — СС-7. С. 155. Печ. по СС-7.

23-33. Г.П. Федотову

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

3-го апреля 1933 г., понедельник

                         Милый Георгий Петрович,

Все получила, — сердечное спасибо.

А Руднев от меня сегодня получит мое последнее решение: ПОРТЬ ВЕЩЬ САМ, Я УСТРАНЯЮСЬ. (В письме говорю иначе, но не менее ясно.) Согласия моего на обездушенную и обезхвощенную вещь он не получит[93].

Очень жду Вашего ответа на то письмо, с докладом.

Еще раз спасибо. На Пасху — повидаемся? Вы же наверное будете у Н<иколая> А<лександровича>[94] м<ожет> б<ыть> и ко мне зайдете? Только пораньше, чтобы гулять. Будете писать — упомяните и об этом. Всего лучшего!

                                        МЦ.

P.S. Это не мой герб, а герб Сосинского: его конверт[95].

Впервые — Новый журнал. 1961. № 63. СС-7. С. 433. Печ. по СС 7.

24-33. В.В. Рудневу

<3 апреля 1933 г.>[96]

                         Милый Вадим Викторович!

Мы настолько расходимся в оценке личности М<акса> Волошина[97] и <зачеркнуто: в понимании читателя> и личности читателя, что самое лучшее будет, если редакция Совр<еменных> Записок сократит мою рукопись совершенно самостоятельно, без моего участия[98]. Прошу только не сокращать посредине фразы / литературного периода[99].

Нужны ли Вам стихи для следующего № и если да, в каком количестве строк?

Всего доброго

                                        МЦ.

Печ. впервые. Письмо (черновик) хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 77).

25-33. Ю.П. Иваску

Clamart ('Seine)

10, Rue Lazare Carnot

4-го апреля 1933 г.

                         Многоуважаемый Г<осподи>н Иваск,

Написать Вам исчерпывающее письмо в ответ на Ваше — было бы откататься от всякого: знаю себя, — стала бы, как всегда, когда пишу — что бы ни писала — добиваться формулы, а время бы шло, а его у меня вообще нет — ни на что и в конце концов — очень далеком конце очень далеких концов — получилась бы лирическая статья, вернее очередная моя лирическая проза, никому здесь не нужная, а до Вас бы — за стыдом такого запоздания и физически бы не дошедшая.

Раскрываю Вашу статью[100] и записываю на полях все непосредственные отзвуки и реплики.

Вы говорите, я прерываю.

— Та*к?

_____

Стр<аница> I — Блистательное определение писательского слога (и словаря) Шишковым[101]. Эти строки я ощущаю эпиграфом к своему языку.

Стр<аница> II (низ) — Под влиянием В<ячеслава> Иванова не была никогда — как вообще ни под чьим[102]. Начала с писания, а не с чтения поэтов.

Стр<аница> III — М<ожет> б<ыть> Вам интересно будет узнать, что оба Георгия — кузминский и мой — возникли одновременно и ничего друг о друге не зная[103]. С Кузминым у меня есть перекличка, только он отродясь устал, а с меня хватит еще на 150 миллионов жизней. Федры Кузмина не читала никогда[104]. Источники моей Федры — вообще всей моей мифики — немецкий пересказ мифов для юношества Густава Шваба[105]. Верней (источники-то я сама, во мне) — материалы. Равно как материалы Царь-Девицы и Мо*лодца — соответствующие сказки у Афанасьева[106].

Стр<аница> III (оборот) — Эренбург[107] мне не только не «ближе», но никогда, ни одной секунды не ощущала его поэтом. Эренбург — подпадение под всех, бесхребтовость. Кроме того: ЦИНИК НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПОЭТОМ.

Стр<аница> III (оборот) — ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ. Психея[108] совершенно не важна для уяснения моего поэтического пути, ибо единственная из моих книг — не этап, а сборник, составленный по приметам явной романтики, даже романтической темы. Чуть ли не по руслу физического плаща. В том же < 19> 16 г. у меня были совершенно исступленные стихи (и размеры), от которых у меня сейчас волосы дыбом.

Стр<аница> IV — Ничего не поняла из «Сложных метров», как никогда не понимала никакой теоретики, просто — не знаю, правы ли Вы или нет. Пишу исключительно по слуху. — Но вижу, что работу Вы проделали серьезную[109].