Марина Цветаева. Письма 1933-1936

(Разгадка в том, что С<ережа> рвется в Россию[798], хочет быть новым человеком, всё то — принял, и только этим живет, и меня тянет, а я не хочу, и не могу, я — новый мир во всех его проявлениях — ненавижу, я на него иду, а не он на меня, и дело не в политике, а в «новом человеке» — бесчеловечном, полумашине — полуобезьяне — полубаране, а в общем — быке: овцебы*ке (есть такой!)

У меня, Наташа, нет будущего. Я, переехав, даже портретов — Муриных детских, Бориса Пастернака, Рильке — не развесила[799]. — «На время не стоит труда»[800]. И дело не в том, что м<ожет> б<ыть> — опять новая квартира, а — новая страна, ЧУЖАЯ, где я сразу умру: одна — против ста шестидесяти миллионов. Мура я там совсем и навсегда потеряю. Алю — уже потеряла. (Ей 21 год и это в ней не «детское»). Я — совершенно одна. У С<ережи > ко мне «старая память», — остаток привязанности: ему не было 17 лет, когда мы встретились, и он тогда только что (трагически) потерял мать и брата[801]. А писание — моя функция, во мне функция, — как дыхание. Там я счастлива и спокойна. Вот на этом листе бумаги.

Как же — лето? Хотите со мной на ферму? Надежды на море у меня мало.

Никуда не уехали — сын и я:
Обернулись прорехою — все моря:
Совладельцам пятерки рваной десятки
Океаны — не по карману![802]
                                     (1933 г.)

Так и не решила: пятерки — или десятки.

А — мо*жет-быть… Конечно, было бы блаженно — на* море. Я его особенно люблю осенью, когда все уехали. Есть недорогой островок Ile d’Yeu (Dieu)[803], там часто живут малоимущие русские. В Вандее. Только рыбаки. Можно было бы снять вместе. А жизнь в Париже — дешевая. Можно достать комнату за 100 фр<анков>, — только (как у Блока) «под самой крышей»[804]. Сможете — если не испугаетесь «banlieue»[805] — жить и у нас, в Ванве, — если мы уже будем на ферме. Мы в 10 мин<утах> ходу от метро. Но времени много, — вырешится. У Мура учение кончается 1-го июля, — а у Вас (вас) когда?!

Кончила прозу «Мать и Музыка»[806], сейчас пишу стихи — НИКОМУ НЕ НУЖНЫЕ[807].

Обнимаю Вас

                                       МЦ.

<Приписки на полях:>

У нас сейчас чудные дни. Как бы мы с Вами гуляли! Не погода, а растрава!

У меня для Вас есть чудный подарок, но послать — невозможно таможня. Не будет оказии? Не забудьте ответить.

Нет, не скажу, что*, но — чудное.

А до лета ждать — долго.

Подарок — на всю жизнь.

Не рассказывайте обо мне (моих горестях) НИКОМУ.

Я и Асе в Москву не пишу: ненавижу гласность. Я Вам пишу п<отому> ч<то> Вы меня не знаете — и знаете, п<отому> ч<то> с Вами я на полной свободе — СНА.

С Белым у нас не* было ничего общего, кроме трагической доли поэта: собачьести: одиночества. Ведь нет поэтов, а есть — поэт. Один во всех. Вот мы с ним ИМ и были…

У Вас, видно, чудная собака: ПСИ*ЩЕ! Даже читала Муру. Пришлите фотографию. Какая чудная смесь! А меня в детстве за злобность и верность звали «овчаркой».

А недотрога — конечно. Когда-нибудь расскажу.

Впервые — Письма к Наталье Гайдукевич. С. 73–85. Печ. по тексту первой публикации.

55-34. А.В. Эйснеру

3-4 октября 1934 г.[808]

                         Милый Эйснер,

Вы меня своим укором о челюскинцах…[809] (почему не написали? всех собак спасли![810] в этом же — Ваше) задели за живое мясо совести и за живую жилу силы. Ведь многие годы уже я — лирически — крепко сплю (и без всякого синего плаща[811] во сне и там с сырой ночью, с пустой сырой ночью, в которой я сама, сама и сплю) — и вот: оклик:  запрос.

Степень моего одиночества здесь и на свете Вы не знаете. А теперь я написала Челюскинцев, не я написала, сами написались, и посвящала их — возвращала их — Вам.

Вы, может быть, очень плохой человек в жизни, но жизнь сама очень плохая, — плохое место (и я в ней не живу), а встретились мы с Вами не в жизни, а скажем смело: над, там, откуда, мы на нее даже не глядим, а если глядим, то слава Богу — видим только больше. — Та.

Я не такая дура, чтобы это высокое место <нрзб.> совместно, менять на — что бы ни было, ибо кроме этого высокого места не вижу и не знаю ничего.

Какое бы ни было другое:

Поэтому в жизни у нас с Вами встреч (и РАЗМИНОВЕНИЙ) нет — ибо в ней Вы меня не встретите никогда: я в ней не бываю.

А сегодня — на Челюскинцах (нос, пароход, глыба, авион, ибо это все — одно)

С настоящим наслаждением (слово, которое в рот не беру!) думаю, как буду читать эти стихи — здесь[812]. Последним. Скоро. Хочу Вам их прочесть. Приходите на авось — вечером, ибо дождаться от Вас <зачеркнуто: срока> дня и часа — заведомо не дождаться Вас. (Это тоже отношение и, плохое: Ваше к жизни)