Марина Цветаева. Письма 1933-1936

В последнюю минуту взяли кошку, маявшуюся у дверей, запихали в корзинку и завязали моим многострадальным фартуком (как только она не задохнулась??) и в последнюю же минуту забыли:

1) метлу,

2) маленькую деревянную вешалку для полотенец, желтенькую (обе вещи были в кусте) — так что если будет возможность — привезите их нам, когда будете в наших краях. Помните, что наш Ванв — у самого Кламарского вок<зала>. От него начинается Av de Clamart[776], на к<отор>ую и выходит наша крохотная Jean Baptiste Potin, наш дом (33) как раз — угловой.

А то Ванв — велик.

Очень рады будем повидаться — соскучились. Я всегда дома до 1 ч<аса> и часто — после 4 ч<асов>. А от 1 ч<аса> до 3 ч<асов>, 4 ч<асов> у нас в доме сонное царство, так что в эти часы никого не зову, а сама — стираю или еще что-нибудь.

Хорошо бы, если бы известили, когда будете, — угостила бы Вас вегетарианским завтраком (12 * ч<асов> — 1 ч<ас> или обедом (7 ч<асов>).

Пока до свидания, С<ергей> Я<ковлевич> едет в город. Да! Если Вы скоро соберетесь, попрошу Вас выписать меня у мэра, сейчас нет денег на заказное письмо с моей identit*[777], а посылать простым — страшно.

Всего доброго и спасибо за все.

                                       МЦ.

(Мы на 2-м эт<аже>, правая дверь).

Впервые — Минувшее. С. 379–380. Печ. по тексту первой публикации.

53-34. К.П. Кротковой

27-го сент<ября> 1934 г., четверг.

                         Милая Кристина Павловна,

Обнаружилось, что мы еще забыли тросточку (ровную, желтую, с ремешком)[778]. А она еще чешская, я с ней облазила все те холмы. Так что, если не трудно, прихватите и ее.

И теперь, кажется, все.

Сердечно приветствую.

                                       МЦ.

Vanves (Seine)

33, rue Jean-Baptiste Potin

/Trappes/

(NB! Я с ума сошла!)[779]

Впервые — Минувшее. С. 380–381. Печ. по тексту первой публикации.

54-34. Н.А. Гайдукевич

Vanves (Seine) 33 Rue Jean-Baptiste Potin

29 го сентября 1934 г.

                         Дорогая Наташа,

А Ваше письмо, несмотря на 31, все-таки дошло, что совершенно удивительно, потому что нет недогадливее (равнодушнее!) французских почтальонов. Но мы в Кламаре своего рода знаменитость: постоянно переезжаем, а у почтальонов руки и ноги отваливаются, ища и нося. Словом, не забудьте № 33[780], а не 31 — и это уж на всю зиму, пока весной опять не захочется новых мест. Как кочевникам и собакам (приблудам. Других у меня не было.)

Милая Наташа, давайте помечтаем — о лете. Во-первых, выясним, чего Вы хотите: меня — или Парижа? Или — меня и Парижа? Или — Парижа и меня? Ибо, увы, в июле я наверное опять уеду на какую-н<и>б<удь> недалекую ферму — для Мура, из-за Мура, и не только для здоровья — для души, уже опасно-городской и иссушенной зрелищами: сменой реклам, воззваний, витрин, всем тем даровым и развращающим хламом стен, заслоняющих — суть.

Может быть мне — ничего не удастся, ибо растет явно-современной и в меня только силой — человек: неуязвимый. Неуязвима и я, но только потому, что через все*уязвимость — прошла: от все*чувствия, а не от нечувствия. Оттого — что этой стены (рекламной, тюремной) не вижу: вижу сквозь нее: ее — просто нет: есть я и вещь, без средостения. Я ее взглядом валю! (Но ка*к — ненавижу: заклеенную, заплеванную, с отпечатками всех вожделений!) А для Мура это — рай: — «Ма-ама! Новая реклама! Ма-ама! Новое „avis“»[781]. Словом, как в моей давешней вещи о Лозэне:

— Всё, всё ему по нраву — лишь бы ново![782]