Марина Цветаева. Письма 1933-1936

— Чудный день, Вера — птицы и солнце. Вечером еду с Муром в дом, где будет какая-то дама, к<отор>ая м<ожет> б<ыть> устроит мою французскую рукопись[907]. Были бы деньги — оставила бы их с С<ережей> здесь, пусть я уйду, — и уехала бы куда-нибудь с Муром. Но та*к — нужно ждать событий и выплакивать последние слезы и силы. У меня за эти дни впервые подалось сердце, — уж такое, если не: твердокаменное, так — вернопреданное! Не могу ходить быстро даже на ровном месте. А всю жизнь — летала. И вспоминаю отца, как он впервые и противоестественно — медленно, шел рядом со мной по нашему Трехпрудному, все сбиваясь на быстроту. Это был наш последний с ним выход — к Мюрилизу, покупать мне плед. (Плед — жив.) Он умер дней десять спустя. А теперь и Андрея нет. И Трехпрудного нет (дома). Иногда мне кажется, что и меня — нет. Но я достоверно — зажилась.

                                       МЦ.

Впервые — НП. С. 479 (фрагмент). Печ. полностью по СС-7. С. 277–281.

72-34. Н.Н. Гронской

<27 ноября 1934 г.>[908]

Дорогая Нина Николаевна. Когда поток людей жизненно, а может быть еще как-то более к Вам близкий — схлынет, позовите меня — я приду. Меня всегда нужно звать, ибо нет человека, менее уверенного в своей нужности, более уверенного в своей ненужности, чем я. Ненужности этой я не понимаю, но вижу ее ежедневно и часто: всю жизнь. А может быть она есть только вид ее особости, от этого не легче.

Помню мое первое чувство к <сверху: от> Н<иколаю> П<авловичу>, как его первый ко мне приход — без зова! — ибо по той же причине не зову, была благодарность, за то что я все-таки кому-то нужна, хотя бы в виде моих книг, за которыми он пришел. Это был последний человек — должно быть, на земле, которого я любила, моя последняя — хотелось сказать земная, нет: на земле любовь. Последнее видение моей юности (юноши с факелом, каким он мне предстал тогда в черноте нашего <зачеркнуто: дома> — внезапно погасшего <над этими словами: и тут же прозревшего — дома> — от его руки прозревшего. О, я конечно не смогу написать о нем так, как могла бы! Всего этого — то есть всей моей любви к нему, его ко мне — конечно не смогу. Придется писать одну дружбу, то есть целое рассечь пополам.

Сейчас с полным счастьем думаю, что он со мной был по-настоящему: по-сво*ему: по <нрзб.> <над этим словом: по-особому>, по-сказочному — счастлив. Все-таки эти день и час были.

Когда-нибудь дам Вам все мои письма к нему, его ко мне[909]. Свои дам, даже не перечитывая, дам просто — прочитать их все, если уцелею, и многое расскажу, чего не смогу написать.

Смотрела вчера на <нрзб.> возле Вас и думала — свое.

Дорогая Нина Николаевна. Живите! Будем работать над оставшимся его материалом, нельзя, чтобы это пропало, а одна без Вас я ничего не смогу. Это — Ваш долг. Перед ним.

И написать его нужно: оставить живым. А потом — уйти, но ждать — пока кончится.

Печ. впервые. Письмо (черновик) хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 25, л. 72 об. — 73).

73-34. В.В. Рудневу

Vanves (Seine)

33, Rue Jean-Baptiste Potin

27-го ноября 1934 г.

                         Милый Вадим Викторович,

А у меня случилось горе: гибель молодого Гронского[910], бывшего моим большим другом. Но вчера, схоронив, — в том самом медонском лесу (новое кладбище), где мы с ним так много ходили — п<отому> ч<то> он был пешеход, как я — сразу села за рукопись[911], хотя та*к не хотелось, — ничего не хотелось!

Она совсем готова, только местами сокращаю — для ее же цельности. Надеюсь доставить ее Вам в четверг: Мурин свободный день, а то не с кем оставить, меня никогда нет дома, а в доме вечный угар — и соседи жутковатые.

Есть и стихи, м<ожет> б<ыть>, подойдут[912].

Длина рукописи — приблизительно 52.200 печатн<ых> знаков, но это уже в сокращенном виде. До скорого свидания!

                                       МЦ.

Жаль твердого знака, не люблю нецельности, но это уже вопрос моего максимализма, а конечно, прочтут и без твердого.

Вообще, жить — сдавать: одну за другой — все твердыни. (Я лично твердый знак люблю, как человека, действующее лицо своей жизни, так же, как *).

Впервые — Новый журнал. 1990. С. 268–269. СС-7. С. 454–455. Печ по кн.: Надеюсь — сговоримся легко. С. 66.

74-34. А.Э. Берг

Vanves (Seine)

33, Rue Jean-Baptiste Potin

29-го ноября 1934 г.[913]

Милостивая государыня, не правда ли — у нас столько же душ сколько языков, на которых мы пишем? Вам пишет мое французское я.

Я Вам бесконечно признательна за Ваше письмо. Что такое признательность? Дать знать о своей радости, радоваться перед ним, перед тем (от кого происходит нам эта радость). Вот я радуюсь перед Вами — и в этом вся моя признательность. Я никогда не знала и не принимала другой.