Марина Цветаева. Письма 1937-1941

— Кончаю своего «Гоготура», и у Мура даже глагол — гоготуриться. Сплошное го-го — и туры (звери). Когда Гоготур (впрочем, не он, mais c’est tout comme^{212}) раскаивается — он долго бьет себя по голове пестом (медным). Как такое передать в одной строке?? (Подстрочник: «Раскаявшись, он долго бил себя по голове пестом»…) Теперь он уже отбил себя и в виде хэвис-бэри (смесь муллы и священника) ниспрашивает благодать на Грузию. А по ночам раскаивается в раскаянии и воет по своем «мертвом молодечестве». Сур-ровая поэма! На очереди — Барс[620] (звериный Гоготур) — и — боюсь — отъезд, переезд — куда??? Мне нужно серьезно с Вами посоветоваться. Оськин спросил: — «А какие у Вас — дальнейшие планы?» И я ответила. — Никаких.

— С книгой. Будем ждать событий. В конце концов: я всегда смогу отобрать ее у Т<агера> — и переписать от руки.

Целую Вас, пишите. Я все еще (из трусости) не справилась в Литфонде, а срок мой — 12-го.

                                             М.

                   (Приложение)

5-го вечером

Нынче Сер<афима> Ив<ановна>[621] звонила в Литфонд, справлялась о моей судьбе: решение отложено до 7-го. А 12-го — истекает срок.

Но в лучшем случае — если даже продлят — мы здесь только до 1-го апреля, п<отому> ч<то> с 1-го комната сдана детскому саду. Мне очень жаль Мура — придется бросать и эту школу, уже вторую за год.

Съезжать — куда??? На наше прежнее место я не поеду, потому что там — смерть[622]. Кроме того (хорошее — кроме!) эту несчастную последнюю уцелевшую комнату у меня оспаривают два учреждения.

Кроме того — дача летняя, и вода на полу — при полной топке — мерзнет. И полкилометра сосен, и каждая — соблазнительна!

_____

Книгу (ту самую) нынче получила, но она — совершенно негодная, на всю ее — 5, 6 годных, т. е. терпимых — страниц. Уж-жасная книга! Я бы, на месте Т<агера>, и читать не стала. Прислал с записочкой — приветливой.

Ну, до свидания! Спасибо за всё. Буду знать о своей судьбе — извещу.

                                             М.

P.S. Никогда не рассоримся: еще то дерево не выросло, из к<оторо>го колыбель будет для того Т<агера>, к<отор>ый пас рассорит!

Впервые — Грани. Франкфурт-на-Майне. 1990. № 155. С. 148–150 (публ. И. Шенфельда). СС-7. С. 671–673. Печ. по СС-7.

13-40. В.В. Гольцеву

12-го февраля 1940 г.

Голицыно

               Дорогой Виктор Викторович,

                       (Начала Барса)[623]

14-го, около 11 ч<асов> утра позвоню Вам, чтобы узнать, как мне быть с деньгами — будут ли у Вас к 14-му для меня деньги, чтобы заплатить за месяц нашего содержания с Муром (наша путевка кончается нынче, 12-го, заведующая обещала подождать до 14-го).

Мне нужно 800 руб<лей> за еду и — но тут у меня надежда: не оплатил бы Литфонд моей комнаты, п<отому> ч<то> 250 р<ублей> ужасно дорого. Этот совет мне дала заведующая, к<отор>ая пока с меня за комнату денег не просит, сама находя, что это очень дорого.

Если бы Вы могли — к 14-му достать мне тысячу рублей (у меня, вообще, ни копейки) под Гоготура и выяснить с комнатой — было бы чудно.

Итак, буду звонить Вам 14-го, около 11 ч<асов>.

Сердечный привет, спасибо за помощь, Барс — хороший.

                                             МЦ.

Впервые — ВРХД. 1979. № 128. С. 189 (публ. В.А. Швейцер). СС-7. С. 683. Печ. по СС-7 (текст сверен по копии с оригинала из РГАЛИ).

14-40. Е.Б. Тагеру

<Февраль 1940 г.>[624]

               Дорогой!

Меня хвалят и славят, но — ничто не лестно моему самолюбию, и всё — моему сердцу. (Ибо последнее у меня — есть, а первого нет). Звоните, зовите, приходите.

                                             МЦ

P.S. Исправьте мой телефон!

(«Парубок! Найди мне мою мачеху!» Гоголь (Gogol)[625]

_____

P.S. Обласкайте девочку, она — душенька, и даже — Душенька — Псиша — Психея — [626]

Печ. впервые. Письмо (записка) хранится в РГАЛИ (ф. 2887, оп. 1, ед. хр. 165, л. 7).

15-40. В.А. Меркурьевой

Голицыно, дом отдыха писателей

(Белорусск<ой> ж<елезной> д<ороги>)

20-го февраля 1940 г.

               Дорогая Вера Меркурьева,

(Простите, не знаю отчества)

Я Вас помню — это было в 1918 г., весной, мы с вами ранним рассветом возвращались из поздних гостей. И стихи Ваши помню — не строками, а интонацией, — мне кажется, вроде заклинаний?

Э<ренбур>г мне говорил, что Вы — ведьма и что он, конечно, мог бы Вас любить[627].

…Мы все старые — потому что мы раньше родили́сь! — и все-таки мы, в беседе с молодыми, моложе их, — какой-то неистребимой молодостью! — потому что на нашей молодости кончился старый мир, на ней — оборвался.

— Я редко бываю в Москве, возможно реже: ледяной ад поездов, и катящиеся лестницы, и путаница трамваев, — и у меня здесь в голицынской школе учится сын, от которого я не уезжаю, а — отрываюсь, и я как вол впряглась в переводную работу, на которую уходит весь день. И первое желание, попав в Москву — выбраться из нее. (У меня нет твердого места, есть — нора, вернее — четверть норы — без окна и без стола, и где — главное — нельзя курить.)

Но я все-таки приду к Вам — из благодарности, что вспомнили и окликнули.

                                             МЦ.