Марина Цветаева. Письма 1937-1941

Но мне милы (особенно М<ариэтта> С<ергеевна> Шагинян, и Москвин) но я возбуждаю — жалость.

_____

О другом. Спасибо за оттиски, но дело с книгой, пока, заглохло[640]. Я должна гнать переводы, не пропуская ни дня. Так наработала Гоготуром[641] на прошлый месяц (400 р<ублей> 400 за стол и 250 р<ублей> за комнату.) Сейчас наскребаю на следующий. Очень прошу Вас, милый Евгений Борисович, вышлите мне в Голицыно те 150 р<ублей> от энциклопедии[642], — мне пришлось купить Муру матрас, п<отому> ч<то> спал он на ржавом железе, а в Доме отдыха отказали.

До свидания! Сердечный привет Вам и Елене Ефимовне; пишу поздно вечером, устала — и бумага гнусная. Если напишете — буду рада.

                                             МЦ.

Печ. впервые. Письмо хранится в РГАЛИ (ф. 2887, оп. 1, ед. хр. 165, л. 8–8 об.).

21-40. Н.Я. Москвину

Голицыно,

9-го / 22-го марта 1940 г., весна.

               Дорогой Николай Яковлевич!

Приветствую Вас сегодня, в первый день весны[643]. У нас он — сияющий. К<орнелий> Зелинский[644], огромного роста, с утра расчищает в саду огромную, по росту — не дорожку, а дорогу — целую дорогу весны.

Я о Вас скучаю, по-настоящему, я к Вам очень привязалась.

Кончаю очередного Робин Гуда[645] — выручало — и тихо, но верно подхожу к подножию полуторатысячестрочной горы — Этери[646]. Эта Важа (она же — Пшавела) меня когда-нибудь — раздавит.

Народ — всё критики, из некритиков — Пяст[647], очень больной, тяжко и громко дышащий, и трогательно старающийся быть как все, и чем больше старается — тем безнадежней отличается.

Мур как будто выздоровел, целую пятидневку ходит в школу, но новая напасть: ему хотят привить тиф, а я боюсь, п<отому> ч<то> к 6 ч<асам> иногда еще повышается, и боюсь за сердце — ослабленное. Пока что — оттянула и написала Струкову[648] — что посоветует.

Из местных новостей — сильнейшая реакция М.С. Ш<агинян> на статью Асеева — два Ш[649]. Я, не входя в содержание спора, любовалась ее живостью.

— Ах, жаль. Вас нет, потому что —

Я сегодня в новой шкуре:
Вызолоченной — седьмой![650]

А шкура — самая настоящая: баррранья, только не вызолоченная, а высеребренная, седая, мне в масть, цвета талого снега, купила за 70 р<ублей> в местном Сельмаге, в мире реальном это воротник, огромный.

Бог наделил меня самой демократической физикой: я все люблю — самое простое, и своего барррана не променяла бы ни на какого бобра.

Эта шкура — Вам в честь.

До свидания — не знаю, когда, но всегда — с огромной радостью.

Поцелуйте Таню[651], Вас обнимаю. Мур шлет привет.

                                             МЦ.

— Каждый раз — когда ели крабов — укол грусти, ибо никто их так весело не ест, как мы с Вами, теперь я их ем одна — и они стали простым продовольствием.

В последнюю минуту убедилась, что у меня нет Вашего другого адр<еса> — посылаю на Таню.

Впервые — ВРХД. 1979. № 128. С. 180–181 (публ. В.А. Швейцер). СС-7. С. 692–693. Печ. по СС-7 (с исправлением опечаток и неточностей, по копии е оригинала).

22-40. Е.Я. Эфрон

Голицыно, 9-го /22-го марта 1940 г., весна

               Дорогая Лиля,

Все сделаю, чтобы заехать к Вам после Кузнецкого[652], т. е. во втором часу, чтобы самолично передать Вам чудный подарок. Поэтому — никуда не уходите (буду между часом и двумя) и твердо ждите — меня и подарка.

(Я знаю, что Вы будете терзаться любопытством, но — уверяю Вас — стоит!)

Мур (тьфу, тьфу) выздоровел, но все время дрожу за него: в школе выбиты окна, уборная — на улице, а пальто не выдается до конца уроков, — словом — на Божью милость.

Итак — до скорого свидания!

Поздравляю Вас с первым днем весны

                                             МЦ.

Впервые — НИСП. С. 395. Печ. по тексту первой публикации.

23-40. М.С. Шагинян

Голицыно, Белорусской ж<елезной> д<ороги>

— возле Дома писателей —

28-го марта 1940 г.

               Дорогая Мариэтта Сергеевна,

(Пишу Вам своим рукописным почерком, — так я, на бумаге, исходила тысячи и тысячи верст…)

Очень надеюсь, что мой привет Вас еще застанет[653] (если везущий не протаскает его в кармане…).

Без Вас в доме творчества — меньше дома и меньше творчества, и Ваше место за столом — явно пустует, хотя с виду — для виду — и занято.

Вы — очаг тепла и люди сами не знают, сколько они Вам должны — радости.

— А Муру опять не везет: опять грипп с t°, сильнейшим кашлем и насморком. Лежит, рисует, читает, учится. Лечу его уротропином и горчичниками. Надеюсь — обойдется, но все это очень выбивает из колеи и омрачает и без того уже нерадостную жизнь. Погода — поганая — мокрая метель, весна была и прошла.

Принимаюсь наконец за гору Этери[654] (полторы тысячи строк) — но что моя — перед Вашей!

Да! Мне, может быть, (очень надеюсь), дадут французский перевод Низами[655] — в половине июля, когда сброшу с себя вышеназванную гору Этери. — Вот мы с Вами и побратаемся!