Марина Цветаева. Письма 1937-1941

Я свое написала. Могла бы, конечно, еще, но свободно могу не. Кстати, уже больше месяца не перевожу ничего, просто не притрагиваюсь к тетради: таможня, багаж, продажи, подарки (кому — что́), беганье по объявлениям[711] (дала четыре — и ничего не вышло) — сейчас — переезд… И — доколе?

Хорошо, не я одна… Да, но мой отец поставил Музей Изящных Искусств — один на всю страну — он основатель и собиратель, его труд — 14-ти лет, — о себе говорить не буду, нет, все-таки скажу — словом Шенье, его последним словом: — Et pourtant il у avait quelque chose là…^{221} (указал на лоб)[712] — я не могу, не кривя душой, отождествить себя с любым колхозником — или одесситом — на к<оторо>го тоже не нашлось места в Москве.

Я не могу вытравить из себя чувства — права. Не говоря уже о том, что в бывшем Румянцевском Музее три наши библиотеки: деда: Александра Даниловича Мейна, матери: Марии Александровны Цветаевой, и отца: Ивана Владимировича Цветаева. Мы Москву — задарили. А она меня вышвыривает: извергает. И кто она такая, чтобы передо мной гордиться?

_____

У меня есть друзья, но они бессильны. И меня начинают жалеть (что меня уже смущает, наводит на мысли) — совершенно чужие люди. Это — хуже всего, потому что я от малейшего доброго слова — интонации — заливаюсь слезами, как скала водой водопада. И Мур впадает в гнев. Он не понимает, что плачет не женщина, а скала.

…Единственная моя радость — Вы будете смеяться — восточный мусульманский янтарь, который я купила 2 года назад, на парижском «толчке» — совершенно мертвым, восковым, обогретым плесенью, и который с каждым днем на мне живеет: оживает, — играет и сияет изнутри. Ношу его на теле, невидимо. Похож на рябину.

_____

Мур поступил в хорошую школу, нынче был уже на параде, а завтра первый день идет в класс.

…И если в сердечной пустыне,
Пустынной — до краю очей,
Чего-нибудь жалко — так сына:
Волчонка — еще поволчей…[713]

(Это — старые стихи. Впрочем, все старые. Новых — нет.)

С переменой мест я постепенно утрачиваю чувство реальности: меня — все меньше и меньше, вроде того стада, к<отор>ое на каждой изгороди оставляло по клоку пуха… Остается только мое основное нет.

_____

Еще одно. Я от природы очень веселая. (М<ожет> б<ыть> это — другое, но другого слова нет.) Мне очень мало нужно было, чтобы быть счастливой. Свой стол. Здоровье своих. Любая погода. Вся свобода. — Всё. — И вот — чтобы это несчастное счастье — та́к добывать, — в этом не только жестокость, но глупость. Счастливому человеку жизнь должна — радоваться, поощрять его в этом редком даре. Потому что от счастливого — идет счастье. От меня — шло. Здо́рово шло. Я чужими тяжестями (взва́ленными) играла, как атлет гирями. От меня шла — свобода. Человек — вдруг — знал, что выбросившись из окна — упадет вверх. На мне люди оживали как янтарь. Сами начинали играть. Я не в своей роли — скалы под водопадом: скалы, вместе с водопадом падающей на (совесть) человека… Попытки моих друзей меня растрагивают и расстраивают. Мне — совестно: что я еще жива. Та́к себя должны чувствовать столетние (умные) старухи…

Если бы я была на десять лет моложе: нет — на́ пять! — часть этой тяжести была бы — с моей гордости — снята тем, что мы для скорости назовем — женской прелестью (говорю о своих мужских друзьях) — а та́к, с моей седой головой — у меня нет ни малейшей иллюзии: всё, что для меня делают — делают для меня — а, не для себя… И это — горько. Я так^{222} привыкла — дарить![714]

_____

(NB! Вот куда завела — «комната».)

Моя беда в том, что для меня нет ни одной внешней вещи, всё — сердце и судьба.

_____

Привет Вашим чудным тихим местам. У меня лета не было, но я не жалею, единственное, что во мне есть русского, это — совесть, и она не дала бы мне радоваться воздуху, тишине, синеве, зная, что, ни на секунду не забывая, что — другой в эту же секунду задыхается в жаре и камне[715].

Это было бы — лишнее терзание.

Лето хорошо прошло: дружила с 84-летней няней, живущей в этой семье 60 лет. И был чудный кот, мышиный, египтянин, на высоких ногах, урод, но божество. Я бы — душу отдала — за такую няню и такого кота.

_____

Завтра пойду в Литфонд («еще много-много раз») — справляться о комнате. Не верю. Пишите мне по адр<есу>: Москва, Мерзляковский пер<еулок>, д<ом> 16, кв<артира> 27

                    Елизавете Яковлевне Эфрон

           (для М<арины> И<вановны> Ц<ветаевой>)

Я здесь не прописана и лучше на меня не писать.

Обнимаю Вас, сердечно благодарю за память, сердечный привет Инне Григорьевне[716].

                                             МЦ.

Впервые — НП. С. 610–614. СС-7. С. 689–690. Печ. по СС-7 (сверено по копии с оригинала).

37-40. В.А. Меркурьевой

14 сент<ября> 1940 г.

Ответ на письмо поэтессе В.А. Меркурьевой[717]

(меня давно знавшей)

— «В одном Вы ошибаетесь — насчет предков»…

Ответ: отец и мать — не предки. (Так только хулиганистые дети называют своих родителей).