Марина Цветаева. По канату поэзии

См.: Hasty O. P. Tsvetaeva’s Orphic Journeys in the Worlds of the Word. Evanston, Illinois: Northwestern University Press, 1996. P. 138–141. Переписка Цветаевой с Рильке, которую оба адресата вели исключительно по-немецки, опубликована в: Rainer Maria Rilke, Marina Zwetajewa, Boris Pasternak: Briefwechsel / Eds. E. B. Pasternak, E. V. Pasternak, K. M. Asadowskij. Frankfurt am Main: Insel Verlag, 1983 (далее: Briefwechsel); русский перевод: Райнер Мария Рильке, Борис Пастернак, Марина Цветаева. Письма 1926 года / Подг. текстов, сост., предисл., пер. и коммент. К. М. Азадовского, Е. Б. Пастернака и Е. В. Пастернак. М.: Книга, 1990 (далее: Письма 1926 года). Цветаева с детства в равной мере владела русским, немецким и французским языками, что позволило ей глубоко понять не только немецкие стихи Рильке, но и его французский сборник «Vergers», присланный ей поэтом вскоре после выхода в свет. Тонкое рассуждение о воздействии трилингвизма Цветаевой на ее поэзию см. в: Beaujour E. K. Alien Tongues: Bilingual Russian Writers of the «First» Emigration. Ithaca, N. Y.: Cornell University Press, 1989. Дошедшая до нас переписка Цветаевой и Рильке включает девять писем и открытку, написанные Цветаевой Рильке при его жизни; шесть писем Рильке и его «Элегию Марине Цветаевой-Эфрон». Однако, может возникнуть впечатление, что писем Рильке было семь; обращаясь к Пастернаку сразу после смерти Рильке, она упоминает о его последнем письме, датированном 6 сентября и кончающемся словами «Весной? Мне тревожно. Скорее! Скорее!» [Im Frühling? Mir ist bang. Eher! eher!] (6: 266); о том же последнем письме Рильке Цветаева пишет в письме к Нанни Вундерли-Фолькарт (7: 355). Последнее известное нам письмо Рильке к Цветаевой помечено 19 августа; в нем цитированных Цветаевой слов не содержится, однако есть близкие по смыслу. Нельзя исключить, что в письме к Пастернаку Цветаеву просто подводит память.

Вернуться

202

Это родство проявлено в поразительной общности поэтических тем, проблем, символов и мифов. Творческая завороженность Рильке темой смерти (см.: Brodsky P. P. Rainer Maria Rilke. P. 29–30) особенно важна в контексте его отношений с Цветаевой, где столь важную роль играла его собственная смерть. Бродская упоминает также общую для обоих поэтов «систему образов падения, восхождения и нисхождения» (Brodsky P. P. On Daring to be a Poet: Rilke and Marina Cvetaeva // Germano-Slavica. 1980 (Fall). № 3. Issue 4. P. 265). Хейсти, однако, указывает, что, несмотря на многочисленные совпадения, Рильке и Цветаева были ориентированы практически противоположным образом: «То, чего у Цветаевой поэт достигает в привилегированной области языка, у Рильке он обретает в самом себе, достигая состояния гармонии, равновесия и самодостаточности, чуждого Цветаевой. В частности, по этой причине Рильке ищет покоя и одиночества, тогда как Цветаева стремится к болезненно невозможному, невероятному общению – свиданиям, которые могут состояться только в поэзии» (Hasty O. P. Tsvetaeva’s Orphic Journeys. P. 162).

Вернуться

203

Briefwechsel: 104. Письма 1926 года: 84.

Вернуться

204

Briefwechsel: 105. Письма 1926 года: 84–85. Рильке также послал Цветаевой свои «Сонеты к Орфею»; вся книга Хейсти «Орфические путешествия Цветаевой» представляет собой превосходное исследование мифа об Орфее в поэтике Цветаевой.

Вернуться

205

Briefwechsel: 118. Письма 1926 года: 95.

Вернуться

206

Позже Цветаева напишет Пастернаку: «…я никого не любила годы – годы – годы. Последнее – вживе – то, из чего Поэма Конца <…>» (6: 275). Цветаева чувствовала, что Родзевич, роман с которым подтолкнул ее к написанию «Поэмы Конца», был единственным мужчиной, которому она была интересна как женщина, а не как поэт (см.: Feiler L. Marina Tsvetaeva: The Double Beat of Heaven and Hell. Durham, N.C.: Duke University Press, 1994. P. 145–147). Если верить далеко не благожелательным воспоминаниям современников, Родзевич просто не был способен оценить ее как поэта, да и не стремился к этому.

Вернуться

207