Здесь я не согласна с Хейсти, которая ставит в вину Цветаевой уязвленную гордость: «Рильке не имел намерения обидеть Цветаеву, однако она поняла <его> замечания как утверждение недостижимости его превосходства и отторжение ее поэтической личности» (
Вернуться
246
Briefwechsel: 125–126; Письма 1926 года: 101.
Вернуться
247
Briefwechsel: 236; Письма 1926 года: 195.
Вернуться
248
Ср.: «Смерть – это нет…» (1: 555–556), «Неподражаемо лжет жизнь…» (2: 132–133) и особенно первое стихотворение цикла «Поэты» (2: 184), где роль поэта в том, чтобы «крюк выморочить» между Жизнью и Смертью, Да и Нет. Неверно, что Цветаева глуха к состоянию умирающего Рильке – но она отказывается верить в это. «Календарная ложь» (1: 556) – не охватывает всю правду.
Вернуться
249
Briefwechsel: 237; Письма 1926 года: 196.
Вернуться
250
Briefwechsel: 236–237; Письма 1926 года: 196.
Вернуться
251
Briefwechsel: 241; Письма 1926 года: 199. Это все, что было написано на открытке, посланной Цветаевой Рильке в начале ноября.
Вернуться
252
Briefwechsel: 236; Письма 1926 года: 195. Последнее предложение – из приписки к исходному письму Цветаевой; это неточная цитата из одного стихотворения Рильке (см.: Briefwechsel: 301; Письма 1926 года: 252–253).
Вернуться
253
Briefwechsel: 238; Письма 1926 года: 197.
Вернуться
254
Briefwechsel: 239; Письма 1926 года: 197.
Вернуться
255
Briefwechsel: 230; Письма 1926 года: 190.
Вернуться
256
Цветаева намекает на это в своем письме к Пастернаку сразу после смерти Рильке, парафразируя свой финальный призыв к Рильке («Ты меня еще любишь?»); теперь, как ей кажется, всеобъясняющая смерть Рильке стала запоздалым ответом на этот вопрос – ответом утвердительным.
Вернуться
257
Здесь я обращаюсь к системе образов стихотворения Цветаевой «Семеро, семеро…» (2: 61).
Вернуться
258
См., например, стихотворение «Наука Фомы» (2: 219–220).
Вернуться
259
В цикле «Стол» Цветаева называет свой письменный стол «строжайшим из зерцал» (2: 309), а «первым зеркалом» ей служит черная поверхность рояля в эссе «Мать и музыка» (5: 28).
Вернуться
260
Напомню, что ранее, в стихотворении «В Люксембургском саду», свойственная Цветаевой метафоричность мышления была препятствием для отношений товарищества.
Вернуться
261
Рильке в роли проводника в область смерти напоминает о Данте, однако он здесь – ведущий, а не ведомый. Хотя в «Попытке комнаты» Данте прямо не упоминается, возникает фонетически сходное имя – Данзас, когда Цветаева говорит, обращаясь к Рильке: «Вырастаешь как Данзас – / Сзади». Константин Данзас – друг Пушкина и секундант на его последней дуэли; подобно своим фонетическим близнецам, Данте и Дантесу, Данзас для Цветаевой – эмиссар смерти, хотя и «званый, избранный».
Вернуться
262
Briefwechsel: 114; Письма 1926 года: 91.
Вернуться
263
Briefwechsel: 239; Письма 1926 года: 198.
Вернуться
264
См. блестящее эссе Иосифа Бродского «Об одном стихотворении» (Сочинения Иосифа Бродского. Т. V. СПб.: Пушкинский Фонд, 1995. С. 142–187; далее:
Вернуться
265
С этим связано радикальное отличие «Новогоднего» от более ранних стихотворений, которые Цветаева адресовала своим умершим возлюбленным; там бесконечность казалась непреодолимой (см.: «Осыпались листья над Вашей могилой…»; 1: 212).
Вернуться
266
См. группу из трех стихотворений, написанных Цветаевой весной 1913 года: «Посвящаю эти строки…» (1: 176), «Идешь, на меня похожий…» (1: 177) и «Моим стихам, написанным так рано…» (1: 178). Можно привести много других примеров.
Вернуться
267
Вернуться
268
Там же. С. 152–153.
Вернуться
269
Эта образность заимствована из стихотворений Цветаевой «Нá тебе, ласковый мой, лохмотья…» (1: 401), «Эмигрант» (2: 163) и «Душа» (2: 163–164).
Вернуться
270
См. поразительное прочтение этой первой строки «Новогоднего» в эссе Бродского «Об одном стихотворении» (С. 148–153).
Вернуться
271
Дата наступления «нового года» (новой жизни) Рильке – 1927 год – в поэтическом смысле совершенна, поскольку «семь» – любимое число как самого Рильке, так и Цветаевой. Более того, дата написания «Новогоднего» – 7.2.27 – сама по себе составляет круг.
Вернуться
272