Марина Цветаева. По канату поэзии

Всё последнее письмо Рильке к Цветаевой представляет собой свидетельство его неослабевающей к ней привязанности; несмотря на завуалированные предостережения, он все еще лелеет надежду на возможность свидания. Признавшись, что, еще прежде чем она заговорила на эту тему, он сам изучал карту в поисках подходящего места встречи и, поразительным образом, пришел к тому же решению, что и она («cette petite ville en Savoye»), он ошеломленно размышляет об их невероятной интуитивной связи: «…как знать, Марина, не ответил ли я еще до того, как ты спросила?»^[249] Рильке с нетерпением предвкушает свидание и даже дает понять Цветаевой, что его желание, возможно, превосходит ее:

«…все-таки я не меньше (напротив: еще сильнее) нуждаюсь в том, чтобы однажды высвободить себя именно так из глубины глубин и бездоннейшего колодца. Но до этого – промежуток, страх долгих дней с их повторяемостью, страх (внезапно) перед случайностями, которые ничего не знают об этом и не способны знать.

…Не откладывай до зимы!..»^[250]

«Случайности», которых страшится Рильке, – это очередное закамуфлированное упоминание о его все более ясном осознании своей близкой смерти. Цветаева, уверявшая его, что сможет совершить обсуждавшуюся ими поездку в лучшем случае не ранее ноября, лишь задним числом поняла, чем были вызваны его тревожные намеки на срочность; возглас «Не откладывай до зимы!» долго будет ее преследовать.

Цветаева – проницательный читатель и читатель-поэт, она, несомненно, осознает серьезность положения Рильке, хотя, возможно, не понимает, сколь мало времени ему осталось. Необычная легкость, с какой она примиряется с неожиданным прекращением переписки с Рильке, свидетельствует о сострадании к его физическому состоянию; единственная предпринятая ею попытка восстановить канал связи – это безнадежный, слабый зов в глухой пустыне обступившей их смерти: «Ты меня еще любишь?» [Ob Du mich noch liebst?]^[251]. Эта последняя мольба отражает скорее смирение, чем протест. Таким образом, если интерпретировать те планы будущей встречи двух поэтов, к которым постоянно возвращается Цветаева, в свете ее знания о скором уходе Рильке, они оказываются частью ее поэтического бунта против реальности, против смерти, против всяческих «нет» и всех видов ограничений. В двух ее последних письмах к Рильке можно обнаружить множество мест, проникнутых крепнущей уверенностью в его скором уходе. В письме от 14 августа она просит его уверений в реальности будущей встречи: «Скажи: да, чтоб с этого дня была и у меня радость – я могла бы куда-то всматриваться (оглядываться?). <…> Прошлое еще впереди…»^[252]. Эта путаница грамматических и жизненных времен – признак фантастичности их совместных планов. В последнем письме к Рильке (от 22 августа) Цветаева также внезапно переходит от обсуждения практических аспектов поездки («Поезд. Билет. Гостиница. (Слава Богу, визы не надо!)»^[253]) к признанию в неверии в ее реальность: «И… легкая брезгливость. Нечто уготованное, завоеванное… вымоленное [vorbereitetes, erobertes… erbetteltes]. Ты должен упасть с неба»^[254].