Марина Цветаева. Рябина – судьбина горькая

Выйдя из автомобиля, мы оказываемся перед калиткой небольшого одноэтажного домика в чешском стиле – с мансардой и под черепицей. Входим за калитку. И первое, что бросается в глаза, – беседка. Такая уютная, увитая плющом, с небольшим столиком внутри. «Здесь есть всё, что всегда не хватало Цветаевой в эмиграции: беседка, столик и тишина», – первая мысль при виде этой идиллии.

Вышедшая из дома молодая хозяйка подтверждает: да, в этой беседке писала стихи русская поэтесса. Правда, добавляет женщина, давно уж это было, да и не так долго поэтесса здесь и была-то. А тот дом, где она долго снимала комнату и жила с детьми, недавно снесли. Вот поэтому сюда все и приезжают – здесь ведь почти ничего не изменилось. Не так давно приезжала какая-то комиссия из Праги, сказали, будут устанавливать памятную доску. Пусть устанавливают, дом в хорошем состоянии, да и беседка на том же месте, где и стояла всегда…

Итак, мемориалу – быть![205] Собираемая по крупицам в этих краях история обретёт, наконец, некие предметные очертания. Другое дело, досадую я, начнись всё это несколькими годами раньше, и эти исторические очертания остались бы в национальном наследии наших стран в более качественном, почти бесценном(!), состоянии. Где всё это время были посольства, министерства?…

Благодарный моим новым чешским друзьям, ближе к вечеру я покидаю цветаевские Вшеноры. Спускаясь к станции, любуюсь раскинувшейся внизу долине, где неслышно течёт речка Бероунка. На взгорьях шумят могучие дубы, а где-то там, чуть в стороне, дремлет самый главный «генерал» – необъятный дубище. Счастливец-ветеран, помнящий неуловимую улыбку Цветаевой.

Вот и станция – место метаний и надежд Марины Ивановны. Покидая навсегда Вшеноры, она даже не догадывалась, что эти «пражские деревеньки» станут последним пристанищем её тихого женского счастья. Дальше будет шумный Париж, успех, борьба и падение. Дальше будет… Елабуга.

Кто-то считает жизнь Цветаевой во Вшенорах этаким «периодом отсутствия» и даже «обрывом в бездну» и «скачком в никуда». Неправда! Если хотите, то действительно был скачок – в Мир Любви, Поэзии и Материнства. И она ещё не раз вспомнит местные холмы, дубравы и звенящую покоем тишину.

Когда-то, на заре своей поэтической карьеры, Марина напишет: «Судьба меня целовала в губы». Её вшенорское «сидение» было не чем иным, как этаким поцелуем – «осенним поцелуем в губы»…

Поклонимся тихим Вшенорам, всем этим «пражским деревенькам», с их домиками с женскими именами, сумевшим сделать «нашу Марину» чуточку счастливей. Ведь будь здесь её собственный дом, не сомневаюсь, на фасаде огромными буквами было бы начертано: «MARINA». Виноват: «МАРИНА»…

Москва-Прага-Париж-Подольск-Ялта (Харакс) – Елабуга-Вятские Поляны-Москва. 2012–2017 г.

Приложения

Приложение № 1 Какой она была?

(из воспоминаний дочери, Ариадны Эфрон)

«Моя мать, Марина Ивановна Цветаева, была невелика ростом – 163 см, с фигурой египетского мальчика – широкоплеча, узкобёдра, тонка в талии. Юная округлость её быстро и навсегда сменилась породистой сухопаростью; сухи и узки были её щиколотки и запястья, легка и быстра походка, легки и стремительны – без резкости – движения. Она смиряла и замедляла их на людях, когда чувствовала, что на неё смотрят или, более того, разглядывают. Тогда жесты её становились настороженно скупы, однако никогда не скованны.

Строгая, стройная осанка была у неё: даже склоняясь над письменным столом, она хранила „стальную выправку хребта“.

Волосы её, золотисто-каштановые, в молодости вившиеся крупно и мягко, рано начали седеть – и это ещё усиливало ощущение света, излучавшегося её лицом – смугло-бледным, матовым; светлы и немеркнущи были глаза – зелёные, цвета винограда, окаймлённые коричневатыми веками.